Звездный корсар

Проживает на Куреневке. Снимает комнатку у пожилой женщины. Улица Покрученная, 10. Гм, интересное название. Как и то дело, чем он занят. Дальше — биография. Не весьма сложная. Отец исчез. Мать умерла. Девушку забрали в интернат. Там окончила десятилетку, затем курсы медсестер. Переехала в Киев, живет здесь второй год. Замкнутая, скрытная, друзей не имеет. Вот и все. Скупо. Почти ничего. Орешек твердый, вероятно, непросто разгрызть. Что же придумать? Разве познакомиться с хозяйкою? А как? Просто зайти и сказать: здравствуйте, я ваша тетя?! Выдворит, не захочет разговаривать. Надо как-то официально. Скажем, под видом монтера. У вас аварийная линия, и прочее. Надо проверить. Можно вертеться сколько угодно. И поговорить с хозяйкою. А потом… потом дело покажет. Итак, решено…

Григор сложил листок с записями, спрятал. Выйдя к трамвайной линии, сел на 28-й, доехал до Красной площади. Решил зайти домой. Он жил на Андреевском узвозе у своих односельчан, которые выехали из села еще в предвоенные годы.

Старые-престарые супруги — им было уже за семьдесят — доживали век одиноко, получая небольшую пенсию за двух сыновей, погибших на фронте в последней войне.

Дед Микита был дома. Сидел в темной кухне на треногом стульчике, ремонтировал ветхие шлепанцы. Взглянул на Григора, усмехнулся в желтые прокуренные усы и, как всегда, хитровато спросил:

— Ну как — поймал какую-нибудь важную птицу?

— Летает дед, еще летает! — в тон ему ответил Григор.

— Так ты, слышь, реактивный возьми, чтобы догнать, — не мог угомониться дед Микита, поплевывая в ладони.

— Обойдемся без реактивного. Пешком догоним! — ответил парень, выискивая что-то в комоде.

— Гляди, гляди, тебе виднее. Эх, парень! И охота тебе сыщиком-пыщиком служить?

Ну хотя бы прокурором или адвокатом, это я понимаю: у всех на виду, авторитет! А то шныряешь где-то по задворкам, и никто о тебе не знает.

— А зачем, чтобы кто-то обо мне знал? — весело спросил Григор, примеряя потертые брюки.

— Разве что так, — сокрушенно покачал головою дед. — Кому что! Кому поп, кому попадья…

— А мне — попова дочка! — подхватил Григор. — Не надо, дед Микита, меня жевать!

Я жеваный-пережеваный! Ткнусь в село, мать и отец сразу в штыки: ты что себе думаешь, лучше бы агрономом стал, глянь — поля какие, а людей все меньше, все в город бегут, будто в городе на асфальте булки растут!..

— Правильно говорят! — одобрительно кивнул дед. — Славный у тебя отец. И кузнец, и косарь, и механик. Куда ни кинь — все мастак. А ты — просто так!

— Ого, вы, дед, уже начали в рифму говорить, — пошутил Григор. — Быть может, поэтом станете на старости?

— Поэтом или пенсионером, а не хуже тебя вижу, что и как! — рассердился дед. — Зачем ты рвань эту на себя напяливаешь? Сдурел? В Павловскую больницу захотел?

— А зачем этим лохмотьям пропадать? — улыбнулся парень, надевая штаны и старую спортивную куртку. — Теперь такая мода. Ретро называется…

— Не ретро, а ветро! — вскипел дед. — Ветер у тебя в голове гуляет. Да и у всех вас. Девчата скоро лопухом срам свой прикрывать будут. Конец света настает. Ну как хочешь. Охота тебе дразнить собак? Непутевый ты, Григор, хотя я и люблю тебя.

— Ничего, ничего, дед Микита, — успокоил его Григор. — Когда-нибудь я расскажу, что и как. А теперь чайку попью — и за работу!

— Тоже работа — не бей лежачего. Пей, пей чай, там Мокрина в термосе оставила. И сырники со сметаною в суднике.

Григор попрощался с дедом, вышел на улицу. Решил сразу ехать на Куреневку. К нужной остановке на улице Фрунзе Бова добрался трамваем, дальше добирался узенькими улочками. Вот и Покрученная. Старенькие, еще дореволюционные домики.

Сады, сады. А что — неплохо. Хоть и не современные коттеджи, но жить здесь, наверное, приятно. Тишина. Молочно-пенистый потоп вишневого цвета по обе стороны. Над деревьями гудят пчелы, хрущи. На скамеечках у подворотен сидят старухи, гутарят, смеются. Перемалывают, перемывают косточки ближних и далеких.

Среди чертополоха и зарослей полыни весело играют дети, татакают из самодельных и фабричных автоматов, вызывают из небытия — не дай бог! — войну, проклятую всем честным народом. Калитка открыта. Григор тихонько вошел на подворье. Возле ветхого коридора буйно расцветала сирень. С завалинки шмыгнул кот. Под правечной грушей на самодельном табурете сидела бабка — худая, аж прозрачная. Тонкими синеватыми пальцами с набухшими жилами она перебирала на столике щавель, складывала в миску. Увидев Бову, подняла на него взгляд синих прозрачных очей.

Парень поздоровался, спросил:

— Это дом номер десять?

— Эге. Так ведь на калитке написано.

— Я — для точности, — авторитетно заявил Бова и кашлянул. — Как ваша фамилия?

— Григорук я, Маруся Григорук. А что? — встревожилась она.

— Да ничего, — успокоил ее парень, снимая картуз и приглаживая шевелюру. — Я из Киевэнерго. Проверяю линию. От вас поступила жалоба, что барахлит освещение.

— Жалоба? — удивилась хозяйка. — Я ничего не писала. — Может быть, Галя?

— А кто это — Галя? — словно между прочим спросил Григор.