Звездный меч

Сол, вызывающе выпадая из общего контекста происходящего, в древней позе кочевника на привале сидел спиной к воплощённой грёзе мастурбаторо (к) в всех времён и народов и что-то писал. Архаичной молекулярной самопиской в ещё более архаичном блокнотике, положенном на колено. Во рту субкарго «Папы» дымилась сигарета, но не с травкой, а обычная, синтодоловая, из валяющейся на ковре рядышком пачки со вторым (после Вырубца) по значению национальным героем Стэпа — «Малюком Борченко, Побратимом Выра». И, кроме этой бело-красной пачки, больше никого и ничего в радиусе метров трёх от Сола не было. То ли товарки утомились его уламывать и объявили непривычно (для них) целомудренному Бою бойкот, то ли всех обкуренных особ женского пола, обретающихся в этом бардаке, живое существо мужского пола не привлекало. «А может, он сам их всех разогнал, создав пустую зону неприкосновенности?..» — с замиранием сердца подумала Номи.

Девушка долго смотрела на Боя, пытаясь определить смысл щемящего, болезненного ощущения, что возникло у неё в груди. Определила наконец, и показался он ей невероятно, вселенски одиноким...

Окружающие его живые существа просто не существуют, он в своей собственной, любой и милой ему пустоте, и он один, один, всегда один, пускай хоть сотни баб роем вьются... Они ведь — всего лишь неизбежные, как явление природы; мухи... Он напомнил Номи какого-то бородатого (поразительно, но факт: почти все эти великие древние носили бороды!) гения древности с картинки, как-то случайно воспринятой ею во время сетевого поиска необходимых справок. У того великого был аналогичный отрешённый вид. Только вместо сигареты трубка. «Такими, вероятно, и обязаны быть всяческие философы, композиторы, поэты, писатели, художники, программисты, — подумала тогда она, — отстранёнными от мира. Даже вопреки собственной воле. Чтобы обозреть, необходимо подняться... Ведь целостное, по-настоящему большое и высокое, видится лишь со стороны. Ползая мухой по загаженному тобой и такими же, как ты, боку мира, видишь только то, что валяется непосредственно под ногами... И никогда не поднимаешь голову вверх, посмотреть в лучисто сверкающие глаза Вселенной».

Номи робко подсемеиила, неслышно присела в позу лотоса рядышком и принялась ждать, готовая просидеть тут хоть до апокалипсиса. Заглянуть в блокнот и не пыталась... Сердечко так и норовило выскочить из груди. В голове колыхался жаркий плотный тумак, состоящий из обрывков песен, текстов, мыслей, образов... «Я больше так не могу, — выделилась одна из мыслей, — как только я собираюсь отдаться мужчине, он или гнусным мудаком оказывается, или...» Другая выделившаяся мысль: «... не увидела ли я снова того, кого желаю видеть, а вовсе не того, кто есть? Не обман ли зрения у меня вновь?..»

— Я чую тебя, — вдруг сказал Бой, и Девушка едва расслышала его слова сквозь стоны и вопли шизанутого Инь-Яня и стенания обкурившихся гостей Экипажа «ПП», отражавшиеся вторящим эхом.

Субкарго захлопнул блокнот, сунул его в нагрудный карман широкой клетчато-цветастой ньютехасской рубахи и повернулся лицом к Номи.

Она ничего не ответила, потому что он ничего не спросил. Сол пристально посмотрел ей в глаза и сказал, не отводя взгляда:

— Как друг подружке говоря... Ты не такая, как они, и не такая, как я. Я бы хотел поцеловать тебя, но это будет ошибкой. Ты растаешь, как радуга...

И слова эти его окажутся воистину пророческими. Как потом выяснится. Но — потом. Утром, когда они проснутся.

А время той ночи, словно секс — тик-так, тик-так, — уже шло вперёд. В это мгновение, с этих слов Сола, кончился вечер и родился ночной Мир На Двоих.

Коему суждено умереть, когда наступит неизбежное «а поутру они проснулись, и...».

Но Двое об этом ещё и не догадывались.

— Врёшь т-ты... всё... — заплетающимся языком сказана Девушка, не выпившая за весь вечер ни единой капли. — Я т-такая же... похотливая тварь... если т-ты меня сейчас не т-трахнешь. я не смогу сдерживаться... я начну кричать...

Но, вместо того чтобы закричать, она рассмеялась. Вибрирующе, волнующе, призывно... «Когда ты смеёшься, Но-оми, — признался Сол позднее, в антракте между первым и вторым действием, — у меня сердчишко млеет. Ты и не подозреваешь, что способна сотворить с мужчиной при помощи одного лишь смеха... Твой смех обволакивает и пленяет, сулит неземное блаженство и уносит па крыльях мечты. Смейся, смейся, смейся, родная...» Она засмеялась и в подарок получила второй акт, оказавшийся самым нежным и ласковым. Первый был сокрушительно яростным, нетерпеливым, жадным, спонтанным, и, пронзённая насквозь долгожданным наслаждением, Номи практически не распробовала вкус. Вкус она распробовала во втором акте и, по сути, начала становиться Женщиной именно во время него. Но воистину ею стала лишь во время третьего, самого интимно-сближающего, когда Сол начал обучать её маленьким и большим секретам, без техничного овладения которыми не может обойтись никто и никогда, если желает с обоюдным удовольствием делать то, что дозволено законом двум взрослым в одной постели.