Звёздный огонь

Заступница, к чему всё это? Ты признал вину, ты согласен понести наказание. Что было — того не изменишь, хотя случись всё заново, ты поступил бы иначе. Ты, бестолковый пятнадцатилетний юнец, ни за что не стал бы слушать старшего брата и не счел бы откровением ненароком оброненные слова: «Ах, если бы этот сын кракена завтра споткнулся и упал, чтобы больше не вставать!»

Он упал, да. Потом за тобой пришли, и когда отец узнал о случившемся, он… отказался от тебя. Это было так просто и страшно: вот он смотрит тебе в глаза и говорит что-то, но ты не слышишь — а вот он уходит. Всё. Запоздавшим эхом приходят слова: «Среди моих сыновей нет убийцы!».

Но ведь ты сделал это ради того, чтобы он не стал рабом…

Пустое. Хватит! Поднять голову, улыбнуться — на длинноносой физиономии судьи отражается мимолетный ужас, он всякого насмотрелся, но такое выражение лица видит впервые. Тебя нет, тебя уже казнили — вот прямо здесь, мгновение назад. Завтрашний день значения не имеет.

Улыбайся, потому что тебя нет.

Судья выносить ещё один смертный приговор другому осужденному, и вас обоих уводят в камеру, из которой утром выпустят прямиком на виселицу — точнее, так предполагается. Глубокой ночью глаза второго смертника зажгутся недобрым огнем, словно у кошки. «Эй, — скажет он, — я слышал твою историю и решил, что ты будешь жить». И будет ночь, полная пламени, а потом ты даже не обернешься, покидая родной город…

Всему виной была «Легкокрылая»: из города, чье название Умберто постарался забыть, их с Крейном уносила точно такая же лодочка. Юноша, чудом избежавший смерти, полулежал на корме и смотрел в ночное небо, а магус исподволь за ним наблюдал, и лицо его было слегка удивленным. Умберто лишь потом понял: Крейна удивило, что спасенный ни разу не обернулся.

А зачем? Уже тогда овладевший непростым искусством плетения узлов, он знал: любое, даже самое сложное плетение можно распутать — и тогда оно превращается в веревку, простую и понятную. С узлом, в который превратилась его собственная жизнь, Умберто поступил намного проще — разрубил одним точным ударом и зажил припеваючи, не думая ни о чем. Но за последний год все нити переплелись вновь, крепко и причудливо…

Проснувшись, он некоторое время лежал неподвижно, закрыв глаза. Слышно было, как за бортом плещется вода, как шумит ветер в парусах. Крейн и Ролан молчали — когда-то помощник капитана тоже любил вот так молчать и слушать океан, а теперь «Невеста ветра» ушла из его головы, и освободившееся место занял, похоже, какой-то злой дух, нашептывающий вещи, о которых прежний Умберто предпочел бы не думать. «Всё это просто замечательно, — сказал моряк сам себе. — Но что мы будем делать, если и впрямь появится пожиратель кораблей?»

— Мы скоро будем на месте, — раздался голос Ролана. Умберто открыл глаза, огляделся: как выяснилось, дремал он достаточно долго, чтобы окружающий лодку пейзаж успел заметно измениться. Вокруг «Легкокрылой» простиралось изумрудное мелководье, и за толщей воды угадывались колышущиеся заросли водорослей, под которыми, возможно, покоились останки фрегата, пятьсот лет назад проигравшего свою последнюю битву. Легенда, рассказанная Роланом, не удивила Умберто — он и сам когда-то мечтал найти клад возле скалы, которая одиноко вздымалась из моря недалеко от их дома — дома, который сейчас был очень и очень далеко.

— Выведи «Легкокрылую» на глубокую воду, — сказал Крейн. — И ещё я хочу на время одолжить её зрение, если вы оба не против.

— Не против, мастер Бастиан…

«Ого! Пока я спал, они успели познакомиться».

— …а вот я хотел спросить, повязка вам не мешает?