Звёздный отпрыск

Погода выдалась не для сентиментальных прогулок. Небо заволокло свинцовыми тучами, моросил мелкий противный дождик, сильные порывы холодного северного ветра пронизывали насквозь. Но отступать было поздно. По сохранившей провинциальный вид тихой улице Ренана, где за высокими заборами скрывались старинные домики с мансардами и живописные палисадники, Геракл вышел на бульвар Вольтера. По нему спустился к Сене, на пути плотно позавтракав в маленьком уютном бистро.

Юная чернокожая официантка с копной африканских косичек, одетая в короткое пёстрое платьице, едва прикрывшее аппетитную попку и большую натуральную грудь, приветливо улыбалась, выставляя на стол обильную трапезу. Он заказал яичницу с ветчиной, омлет с плавленым сыром, овощной салат, запечённые в кожуре ломтики картошки, тартин (кусочки нарезанного багета), хрустящие круассаны, джем, йогурт, стакан свежевыжатого апельсинового сока и большую чашку кофе «американо». Пожилой, но симпатичный француз, сожравший всё это изобилие, не моргнув глазом и ни разу не икнув, показался ей похожим на придурковатого иностранца, хотя в отличие от большинства местных завсегдатаев говорил без акцента, а взглядом раздевал её, словно молодой кобельеро. Она охотно отдалась бы этому прожорливому старикану за умеренную плату и даже согласилась бы стать ненадолго его содержанкой, чтобы скопить немного денег на учебу.

Геракл, между тем, любуясь девчонкой, вовсе не думал о сексе. В нём пробудились доселе неведомые отцовские чувства. Неплохо было бы удочерить такую вот красотку, приодеть, дать хорошее образование, а потом выдать замуж за какого-нибудь не бедного, но порядочного паренька, зарабатывающего на жизнь интеллектуальным трудом.

Расплатившись по счёту, он оставил щедрые чаевые. Пересчитав деньги, размечтавшаяся официантка невольно вздохнула, сожалея об очередной упущенной возможности изменить незавидную судьбу. Будучи четырнадцатым ребёнком в бедной эмигрантской семье, она могла надеяться только на себя и на чудо в образе щедрого принца или дряхлого папика с толстым кошельком, который нетрудно развязывать умелыми ручками. Второй вариант представлялся более реалистичным.

Плотно поев, Геракл неторопливо продолжил путь по немноголюдному бульвару, застроенному вперемежку современными теснившими пространство громадинами высотой в восемь – двенадцать этажей с большими окнами, разной конфигурации эркерами, балконами, остеклёнными и открытыми лоджиями, и маленькими безликими двух – трехэтажными домиками девятнадцатого – начала двадцатого века, многие из которых сплошь были закрыты рекламными вывесками. Вокруг некоторых особнячков с красными черепичными крышами сохранились миниатюрные садики, обнесённые прозрачными металлическими оградами или глухими каменными заборами. Ближе к Сене контрастная застройка сменилась более плотной и однородной. Здесь преобладали относящиеся к концу девятнадцатого столетия доходные дома в четыре – пять этажей, отличавшиеся более разнообразными и насыщенными декоративной отделкой фасадами с французскими окнами, украшенными низенькими ажурными коваными решётками. Первые этажи представляли собой нескончаемую ленту нарядных магазинных и ресторанных витрин. Не вписывающиеся в стилистический контекст новые здания попадались редко. Но и они не выпячивались из общего ряда, скромно занимая территории нешироких частновладельческих участков, размежёванных еще при правлении Бурбонов.

Неброские, а в сумрачные дни откровенно унылые улицы парижских предместий Геракл любил чуть больше, чем респектабельные авеню исторического центра. Здесь сильней чувствовалась милая сердцам простых французов, прославленная в их гимне, воспетая в лирических шансонах свобода. И дышалось легче.

Вольнолюбие и безмятежность – вот, пожалуй, те две основные взаимосвязанные черты характера, которые отличают коренных парижан от жителей других европейских столиц. Возможно, кто-то заменит это определение одним словом – легкомыслие, но будет прав только ранней весной в преддверии буйного цветения природы. В остальные сезоны духовные наследники Мольера, Дении Дидро и Жозефа Гильотена, Виктора Гюго и Оноре де Бальзака, как прочие европейцы, бывают постоянно занятыми, всегда чем-то озабоченными, несносно деловыми и утомительно педантичными, но неизменно жизнерадостными, по крайней мере, с виду. Отпускное время не в счёт. В отпусках все люди меняются до неузнаваемости.