Звездный скиталец

— А я откуда знаю? — Амат поднялся, охая и испуганно озираясь. — Стоял вот здесь, что-то перед носом вертел. А потом — хырст! — и пропал. Как в землю провалился. Шайтан его утащил, что ли? Тащил бы с секирой вместе. А то прямо на голову мне уронил, скотина!

У Симмонса подогнулись колени. Он повернулся спиной к продолжавшему причитать Амату и, машинально переставляя ноги и не замечая ничего вокруг, побрел обратно в город.

Очнувшись поздно ночью в мрачной, озаренной боязливым огоньком чирака худжре караван-сарая, он о трудом восстановил в памяти отрывочные, бессвязные эпизоды второй половины дня.

…Он стоит, прислонившись спиной к стене какой-то мазанки, а мимо ленивым галопом скачет отряд нукеров. Глухо ударяют в пыльную моетовую конские копыта. Покачиваются пики с насаженными на них головами мятежных рабов. Перепачканные запекшейся кровью лица облепили зеленые трупные мухи. Приступ тошнэты сгибает Снммонса пополам. Он отворачивается в сторону и закрывает глаза. В уши рвется хохот нукеров.

— Смотрите, йигиты, как вон тот в халате кланяется!

— Полную мотню напустил небось!

— Стыдливый, смотри-ка! Морду воротит!

— Ткни пикой в зад, сразу выпрямится!

Мучительное желание выхватить бластер и полосануть по хохочущим рожам, жгучие спазмы в желудке и горле, мучительное ощущение бессилия и обреченности…

…Хауз, окруженный невысокими городскими постройками. В зеркальной поверхности водоема отражаются кроны прибрежных талов и карагачей, поблескивающие майоликой купола и минареты мечетей. Девочка лет шести в латаном-перелатаном платьице и перехваченных у щиколоток штанишках, встав на колени, лакает воду, ритмично быстрыми движениями подбрасывая ее ладошкой ко рту. Чуть поодаль два огромных волкодава с обрубленными ушами и хвостами рыча волокут иэ хауза обезглавленный человеческий труп.

— Не пей! — кричит Симмонс девочке. — Не смей пить, слышишь?

Девчушка поднимает голову, испуганно глядит на Симмонса, и по ее лицу скатываются крупные капли не то слез, не то зеленоватой стоячей воды…

Медленно, со скрипом и скрежетом отворяется обитая железными гвоздями дверь в стене минарета. Выпуклые шляпки гвоздей, словно всосавшиеся в массивные карагачевые доски грибы, образуют замысловатый узор: дуги, полуокружия, спирали. На площади перед минаретом нестройной толпой сгрудились нукеры. Молчат, дышат хрипло, с присвистом, как во сне. В звенящей полуденной тишине слышно только карканье ворон да исступленно визгливый клекот коршунов.

Из темноты дверного проема показывается чья-то рука с обрывком грязно-белой материи.

— Аман…[17] — голос звучит негромко, отрешенно, словно говорящему все равно, услышат его или нет. — Аман… Аман…

— Выходи по одному! — бешено кричит юзбаши, будто сорвавшись с цепи. — По одному, собаки!

Возбуждение сотника передается нукерам. Они хватаются за оружие, размахивают над головами кривыми саблями, секирами, копьями. Яростные вопли оглашают площадь. С виселиц, лениво взмахивая крыльями, поднимаются стаи стервятников.

С каким-то непонятным равнодушием Симмонс наблюдает за выходящими из минарета. Рабы еле держатся на ногах от истощения. Это уже не люди, а какие-то кошмарные пародии на людей, словно сошедшие с гравюр Дорэ. На изможденных лицах застыло одинаковое выражение безразличия и тупой покорности.

Глядя на них, затихают даже озверевшие было нукеры. Зрелище действительно страшное. Вот один на выдержал: подогнулись колени, и человек с глухим стуком упал на четвереньки. Остальные идут мимо. Равнодушно, будто не замечая. Неужели бросят?

Симмонс машинально делает несколько шагоа вперед и наклоняется над беднягой. Протягивает руку, чтобы помочь. Раб поднимает голову, и его запавшие глаза вдруг вспыхивают злобным блеском.

— Ты?! — Раб медленно, с нечеловеческими усилиями поднимается на ноги. Глаза его горят, словно угли, жгут, проникают в самую душу. — Ты!..

Он пытается что-то сказать, но гнев душит его, не дает произнести ни слова. Собрав последние силы, раб плюет в лицо Симмонсу и, едва удержавшись на ногах, качаясь, точно пьяный, уходит вслед за товарищами.

Злорадно хохочут нукеры. Симмонс, не сводя глаз с удаляющегося раба, беззвучно шевелит губами, повтэряя одно и то же слово: «Савелий… Савелий… Савелий…»

…Рабов увели, подгоняя отстающих пинками и ударами копий. Пыльный смерч прошелся по опустелой площади, вскидывая и кружа мусор, какое-то тряпье. Закачались, ударяясь друг о друга, тела на виселицах. Багрово-красный диск солнца клонился к горизонту, отчеркнутый изломанной линией зубцов и плоских крыш. Где-то неподалеку залаяла-завыла собака, десятки других откликнулись ей, и над разоренным городом разразилась ужасающая какофония диких стонов, хрипа я визга.

Трепетный огонек чирака мигнул и погас. Симмонс продолжал неподвижно сидеть в темноте и такой же непроглядный мрак, как в худжре, царил в его смятенной душе. Теперь он даже не пытался искать выход из своего отчаянного положения: не то, чтобы смирился — нет, но всем его существом все больше и больше овладевало состояние тупого, парализующего волю безразличия.