Звездолет с перебитым крылом

Толстая у нас в городе известная тетка. По части несознательности. Ходит к поездам торговать картошкой, солеными огурцами и цветами. Огурцы у нее классные, правда, очень вкусные, да и картошка, и жареная и вареная. Поезда дальнего следования останавливаются, пассажиры выходят покурить, пробуют толстовские разносолы — и покупают враз. Толстая себе уже дом двухэтажный с этого построила и «копейку» вишневую в экспортном варианте купила. Про нее и фельетоны в газете писали, и участковый прорабатывает, а ничего сделать не могут — как с Дюшкиным папашей. Потому что Толстая месильщица на хлебозаводе, а на эту работу никто не идет. Зарплата маленькая, а работа, как в шахте, мужики не выдерживают. А Толстая двужильная, у нее руки, как у штангиста, — в ночную смену хлеб замешивает, а потом на станции капустой квашеной торгует и настурциями.

Бутылки еще сдает.

— Толстая все свои грибы вокруг кладбища собирает, — сказал Дюшка.

— Зачем?

— Говорит, что тут они хрустященькие. А еще говорит, что ей грибы муж показывает.

Мы катили вокруг кладбища, слева кладбище, справа лес на полторы тысячи километров.

— Он же у нее умер, — напомнил я. — Угорел в позапрошлом году…

— Ага, угорел.

Дюшка обернулся.

— Угорел и тут похоронен. А Толстой грибы показывает. Это как?

— Суеверия какие-то, — сказал я.

— Ага, суеверия, — усмехнулся Дюшка. — Ты «Локиса» видел?

— Нет.

— Ну вот. Там мужик в медведя в конце превращается.

— Как это? — не понял я.

— Вот так. Оборотень. Его крестьяне убивают, и он валяется на снегу, и из пасти у него течет черная кровь. А его друган понимает, что это совсем не медведь…

Тут как назло на старом кладбище крикнула ворона, Дюшка дернулся, руль у него вильнул, переднее колесо наткнулось на камень, и Дюшка завалился. Упал не сильно, но колено ободрать умудрился.

Зашипел.

— При чем здесь медведь? — спросил я. — Ты же про Толстую говорил?

По колену у Дюшки поползла кровь.

— Я это к тому, что она с мертвецами разговаривает, вот к чему.

Я огляделся. Вдоль дороги росли лопушистые подорожники, я выбрал который побольше, сорвал, протер о штаны от пыли.

— Прилепи, — я протянул Дюшке.

— Ты что?! — Дюшка вытаращил глаза.

— Подорожник. Прилепи, он даже лучше пластыря.

— Это кладбищенский подорожник, — прошептал Дюшка. — С кладбища ничего нельзя брать, ни грибов, ни конфет, ни подорожников. А то оно… Притянет.

Снова каркнула ворона, и тут же к ней присоединились остальные, разорались, и мне отчего-то подумалось, что они это в нашу сторону. Быть обкарканными не хотелось, запрыгнули на велики, покатили дальше. Постарались побыстрее. На всякий случай. Понятно, что суеверия, но мне после «Бежина луга» о кладбищах и думать не хотелось. А тут еще Дюшка. Да и Толстую я вспомнил, руки действительно железные, а глаз такой черный, прыгучий.

А то оно притянет… Это уж точно.

Нажали на педали, прибавили скорость и замедлились, только когда погасли за спиной последние красные звезды. По спине до сих пор, как мышиный горох, перекатывались мурашки. Хотелось Дюшку по шее треснуть, сначала заманивает порох искать, потом пугает и сам пугается.

А Кот, кстати, умный, с нами не поехал, мозоли натер, молодец, он всегда в нужный момент умеет мозоли предъявить.

Минут через десять после кладбища выехали к карьеру. Тут копали песок для асфальтового завода, набралось воды, получился пруд. Решили немного отдохнуть, помыть ноги, хотя, конечно, зря — едва слезли с великов и скинули кеды, Дюшка опять принялся рассказывать свои истории.

— Тут в лесу церковь есть старая, — он указал за спину. — Там раньше деревня стояла, Бушнево называлась. Она как раз на старом почтовом тракте располагалась, от Чухломы к Кологриву. Там речка есть маленькая, Ёгда называется…

Дюшка сунул ноги в донный песок, стал шевелить пальцами. Я тоже. Песок под водой оказался теплый и приятный, теплей самой воды почему-то.

— В этой самой речке раки водятся особенные, вот такие крупные. — Дюшка показал ладонями. — Папка туда иногда ездит с мужиками. Так вот, в этом Бушневе пятьдесят два человека жили, там у них смолокурка была. А потом они все исчезли. Раз в неделю туда трактор приезжал с цистерной — смолу забирать. Вот трактор приезжает, а людей нет. Никого. Все пропали.

Мы взбаламутили песок, и теперь от нас в стороны расползалось некрасивое пятно, захватывая постепенно прозрачную воду.

— И куда они делись? — неосторожно спросил я.

— Не знаю, — ответил Дюшка. — Исчезли. Точно вышли все из дому… И все. Ни вещей не взяли, ничего. А в одном доме радио играло…

Вот всегда так. Стоит куда-то отправиться, как найдется такой вот рассказчик. И история про пропавшую деревню, мимо не проехать.

— Милиция искала-искала, но никого не нашла. А потом глядят, а на церкви все купола почернели.

Как-то похолодало. То ли ветерок подул, то ли тучка набежала, но мне надоело вот так в воде сидеть.

— С тех пор в Бушневе никто не живет, — сказал Дюшка. — Дома все сгнили, смолокурка сгорела, только церковь стоит с черными куполами. И там до сих пор вокруг люди пропадают, то грибники, то ягодники.