Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Но как же так? Если и на самом деле причиной самоубийства была Мака, неужели она не повидает перед смертью человека, пожертвовавшего жизнью ради нее? Какая жестокость и какая трусливая неблагодарность: избегать встречи только потому, что могут что-то подумать! И это после того, как он сказал: «Пожалеешь» и подставил сердце под пулю.

— Повидаю отца и уеду, уеду и не вернусь. Только повидаю отца…

Перед палатой, где лежал Тхавадзе, толпился народ, но все с таким любопытством тянулись на носках, заглядывая в открытую дверь, что Маку, Мери и маленького Гочу никто не заметил.

«Нет, не сейчас, сейчас я не зайду к нему… Да и после не следует этого делать — не из-за меня он вовсе стрелялся». Мака направилась к угловой комнате в конце коридора.

— Может быть, вызовем Бичи? — сказала Мери.

— Бичи?

Мака остановилась. Если она войдет вместе с Мери и спросит Бичико, к тому же и Гоча будет с ними…

— Не стоит, Мери. Бичико непременно зайдет к отцу. Я думаю, он и сейчас там.

— Тогда я подожду в коридоре.

Мака помимо своей воли покосилась на толпу у дверей. «И чего они набежали? Неужели все так любят Тхавадзе? Интересно, пришла ли Додо проведать его? Что, если она узнает, из-за кого он стрелялся!»

— Ты что-то сказала, Мери?

— В коридоре, говорю, подожду.

— А? Почему?

— Мака… Без Бичи как-то неловко, не могу…

— Но я же здесь!

— Ты, конечно…

Мака приоткрыла дверь в палату.

— Отец, к тебе можно?

— Пришла, дочка? — проговорил Симон и вздохнул с облегчением, словно гора с плеч.

«Отцу тоже известно. Видно, не только больница, весь район взбудоражен… Кто же теперь стреляется из-за женщины?..»

— Подойди к дедушке! — Мака легонько подтолкнула сына к постели и взяла Мери за руку. — Входи, Мери, милая!

— Гоча, внучок мой… — Мака увидела на детской головке костлявую старческую руку с синими ветвями вен.

Гоча с любопытством рассматривал больного, лицо которого казалось ему очень знакомым, и несколько раз взглянул на мать, словно спрашивал: верно, это мой дедушка? Он по привычке ожидал больших ласк от деда, но Симон ограничился несколькими словами и рассеянным поглаживанием по головке.

— Выходит, дочка, погубили мы этого человека…

— Кого, отец? Кого мы с тобой можем погубить?

— Но он же от нас ушел прошлой ночью.

— Раз от нас ушел, значит, мы погубили?.. А что? Говорят что-нибудь?

— Откуда мне знать! В четырех стенах к постели прикованный лежу…

— Бичико был у тебя?

— Был.

— Тоже считает, что мы виноваты?

— У него разве узнаешь толком.

При этих словах Мери, словно желая спрятаться, подалась назад. Она испугалась, когда свекор, не замечая ее присутствия, заговорил о ее муже, и теперь желала только одного — стушеваться и исчезнуть.

— Ты лучше побереги себя, отец! — сказала Мака. — Не стоит волноваться из-за сплетен.

— Кажется, с тобой кто-то вошел?

— Угадай, кто бы это мог быть.

Больной, видимо, понял, о ком говорила дочь, но, не находя взглядом стоявшей в изголовье кровати Мери, растерянно озирался и бормотал:

— Хорошо, коли кто-то вспомнил… Спасибо и на том…

Мери, вспыхнув, наклонилась к нему.

Симон пожал невестке руку и отвернулся.

— Плачет! — шепнула Мака растерявшейся Мери и одернула Гочу, карабкавшегося на подоконник.

По больничной аллее торопливо шагали высокий мужчина в сером костюме и две женщины. Одна из них была в ярко-красной кофте.

«К Тхавадзе спешат. Почему? Набежит ли столько народу, если с Гено что-нибудь стрясется?.. Наверное, первой обо всем узнала Нуца. Будь она в больнице, заглянула бы сюда и дала бы понять, говорят ли в городе обо мне».

— Отец, я должна уехать — не могу сегодня не выйти на работу.

— Отвези меня домой, дочка, и поезжай.

— Тут и без меня найдется кому тебя отвезти, — Мака обняла Мери за плечи, как бы показывая, чьим заботам она перепоручает отца.

Больной взглянул на незнакомую женщину, стоящую у него над головой, — свою невестку — и вздохнул.

— Теперь у тебя есть дочь, внимательнее и заботливее, чем я, и… — что еще, Мака так и не придумала и закончила сухо: — А я должна уехать.

«Сейчас выгляну в коридор, — Мака, увлекая за собой сына, пошла к дверям. — Никто ничего не подумает… Бред. Я должна уехать, не повидав его. Мне это ни к чему. Почему он сказал — пожалеешь? Он всегда был жестокий. Сам обречен, так при чем здесь я?..»

В коридоре все еще толпился народ. Был тут и высокий мужчина в сером костюме, тот, что спешил по больничной аллее, женщин — его спутниц — Мака не заметила.

«А вдруг он умрет?.. Нет, нет, не могу!.. Если он увидит меня и попросит: не уходи, посиди со мной, пока дышу… даже если он скажет это чуть слышно, только для меня одной, — все равно! Но невозможно же после таких слов бросить его, как вчера. Надо уйти незаметно, совсем незаметно. Уйти и не думать ни о ком, даже об отце… Какая глупость, кто же теперь стреляется из-за женщины!.. А вдруг все эти люди обернутся, увидят меня и крикнут — вот она! Бросятся следом, обступят, и пойдет шепот, зашелестят: ах, вот она! Эта? Какова? Дайте взглянуть!..»

Мака прикрыла дверь.

«Если я сейчас выйду, кто-нибудь может узнать меня и решит, что я приходила проведать Тхавадзе».

— Отец, Бичико скоро придет?