Звезды чужой стороны

– Ну и плевать! Все Черный, Черный, Черный! Не хочу ничего о нем слышать… Что он сказал?

– Что любит тебя. Хочет на тебе жениться.

Она молчала.

– Еще он спросил, люблю ли я тебя.

Она молчала.

– Хочешь знать, что я ответил?

– Что? – она смотрела мимо меня.

– Ничего не ответил… Потому что сам не знаю.

– Я все-таки поставлю кофе. – Она встала.

– Аги… Можно я тебя поцелую?

Больше всего я боялся, что она опять напомнит сейчас, в эту минуту, о своих «калибрах». Но она лишь медленно покачала головой, не отрывая своих глаз от моих.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы ты меня целовал. Я не хочу, чтобы меня целовали, если не знают, любят ли.

Я поднялся, надел шинель.

– Уже идешь? Стреляют.

Я прислушался. Было тихо-тихо…

– Странный ты все-таки парень! Разве у девушек спрашивают разрешения, когда хотят их поцеловать? Воина – и такие церемонии. Смешно!

Она и в самом деле смеялась.

– Прощай!

Я толкнул дверь и шагнул в темноту, на улицу.

До дома я добрался благополучно. Хозяйка предложила поужинать, но я отказался. Мне хотелось остаться одному в своей комнате.

Только я успел расстегнуть китель, как в дверь постучали.

– Лейти? Вы уже легли?

Опять хозяйка!

– Что там? – недовольно спросил я.

– Вас к телефону.

Рота! Что-то случилось в роте!

Я выскочил в коридор.

– Слушаю.

В трубке раздался тихий смех.

– Ты уже дома?

– Аги?!

– Я так волновалась.

– Но почему?.. Все было тихо…

– Все равно… Беспокоилась за тебя, – прозвучало чуть слышно.

– Аги!.. Аги!..

Но она уже повесила трубку.

Хозяйка стояла рядом, вздыхала и понимающе кивала головой:

– Да, молодые годы, молодые годы… Аги… У меня была подруга с таким именем. Она брюнетка? Блондинка?

– Крашеная, – произнес я ледяным тоном.

– Ужас какой! Эти современные барышни…

Я вернулся к себе в комнату.

«Беспокоилась за тебя».

Для меня это прозвучало, как «люблю!»

Мы сидели за завтраком. Мадам Денеш разливала кофе. Адвокат, по-своему обыкновению, листал газеты и громко, с едва заметной ехидцей комментировал прочитанное.

– Так… Снова победа под Будапештом.

В прихожей раздался звонок телефона. Адвокат недовольно поморщился:

– Меня нет дома!

Мадам Денеш вернулась улыбающаяся.

– Вас, лейти. По-моему, вчерашняя особа.

Я сорвался со стула, едва не опрокинув кофейник.

Это, в самом деле, была Аги.

– Слушай, Шани, – ее голос звучал озабоченно. – Я еду в Будапешт. Поезд через пятнадцать минут, я звоню с вокзала.

– Что случилось, Аги?

– Так надо… Прошу тебя, зайди к старику, ну, ты знаешь. Скажи ему, ночью пришел вызов из Липотмезе.

– Когда вернешься?

– Завтра, самое позднее, послезавтра. Так получилось, что делать.

– Аги, я…

– Тут уже молотят в дверь кабины… Сервус!

В трубке что-то щелкнуло и загудело.

Я не стал пить кофе. Извинился, пошел одеваться. Мадам Денеш не удержалась от материнского напутствия:

– Главное в любви, лейти, не забывать о себе. И не давайте ей денег, даже если она будет просить. Эти крашеные молодые особы…

Бела-бачи дома не оказалось. Я подолгу жал кнопку звонка, никто так и не подошел к двери. Странно, ведь еще нет и восьми.

Обождал во дворе, снова позвонил. Никого. Пришлось идти в роту.

На часах у входа в чарду стоял Густав. По его серому осунувшемуся лицу я понял, что ночью произошло несчастье.

– Убили?

Он кивнул.

– Кого?

– Замбо. А Иене ранило.

Замбо и официант Иене… Они до двенадцати ночи должны были стоять на посту у типографии. Неужели с типографией? Неужели что-нибудь с типографией?

Я влетел в штаб. Капитал Комочин сидел один, что-то записывал.

– Несчастье, капитан?

У него дрогнула жилка на щеке у подбородка.

– Да, первые жертвы… По собственной глупости.

– Как случилось?

– Возвращались с дежурства. Видят, стоит немецкая машина. У Замбо с собой граната – я строжайше запретил, он прятал, чудак, для своей же гибели. Ну, и надумали сунуть гранату в кузов. А там никого: немцы не такие дураки, чтобы ночью в кузовах мерзнуть. Шофер, правда, спал в кабине. Но уцелел. Выскочил, дал очередь из автомата. Вслепую, наугад. И попал. Замбо прямо в сердце, Иене шею пробило навылет. Как он сюда добрел – один его реформатский бог знает.

– Он здесь?

– В госпитале. Уже оперировали.

Конечно, подполковник Мориц, можно не спрашивать.

– Саша, – Комочин взглянул на меня искоса, – мне сейчас уезжать.

– Уезжать? Куда?

Он назвал село, в котором стояла команда ПВО. Там образовалось нечто вроде филиала химической роты из нескольких дезертиров – жителей этого города; по вполне понятным причинам им нельзя было сюда, к нам.

– Нужно там немедленно сообразить что-нибудь на железной дороге, – пояснил капитан Комочин. – А в городе на несколько дней притихнуть. Иначе нас живо засекут.

– Возьмите меня с собой. Вам ведь все равно потребуется подрывник.

Он усмехнулся:

– Уже есть. Ваш ученик. И взрывчатка есть, и шнур.

Я сразу догадался: Черный!

Комочин ушел, ни с кем не прощаясь: об его отъезде, кроме меня, знал еще только один лейтенант Нема. Я видел через окно, как Комочин дошел до перекрестка, завернул за угол. Через минуту оттуда выскочила легковая автомашина с красным крестом на заднем стекле и помчалась по направлению к шоссе.