Звезды чужой стороны

Она что-то сказал немцу. Тот громко расхохотался, глядя на меня с ехидным любопытством. Аги перебежала улицу. В руке у нее был небольшой чемоданчик.

– Что ты ему сказала?

– Так. Чепуху.

Аги взяла меня под руку, приветливо помахала немцу.

– Когда ты вернулась из Будапешта?

– Проводи меня немного, – сказала она. – Вон до того скверика… Вчера днем приехала… Смотри, какая замечательная погода. Только бы к ночи она испортилась. А то опять будет налет.

– Днем нет поезда.

– Я на немецкой машине. А что?

– Ничего.

Что я мог сказать. Чтобы она не ездила с немцами? Что это опасно? А если она будет ездить с венграми – лучше? Да и вообще… Смешно!

Аги держала меня под руку, она шла, стараясь попадать в шаг со мной. Смотрела мне в глаза, улыбалась.

И все равно я ощущал в ее поведении какую-то искусственность, словно она вовсе и не хотела идти со мной. Почему она сказала: до скверика?

Вот и скверик. На скамейке за кустами немец целует девушку. Он думает – не видно. Но кусты голые, с них облетели листья. Аги весело рассмеялась.

Я не смеялся. Мне было горько. Почему она смеется? Разве это смешно?

На тротуаре лежал камешек. Круглый маленький голыш. Я ударил по нему сапогом. Если докатится до той трещины, будет хорошо. Если нет…

Аги спросила:

– Что ты загадал?

– С чего ты взяла?

– Я всегда загадывала в детстве… И теперь иногда тоже.

Камешек перескочил через трещину.

– Почему ты не позвонила?

– Шани, я пойду.

– Провожу еще.

– Дальше нельзя.

Она потянула руку. Я крепко прижал ее локоть.

– Пусти… Пусти, слышишь!

– Нет! Пока не скажешь, почему не звонила.

– Шани, у меня нет времени. – Она снова попыталась вырвать руку.

– Скажешь?

– А почему я должна была звонить?

Она больше не делала попыток вырваться. Глаза смотрели на меня с холодным насмешливым вызовом.

Я опешил:

– Как же… После всего…

– После чего? После чего, ну?

Что я мог ответить? Ничего ведь не было. Все существовало только в моем воображении. Она сказала тогда, что беспокоится за меня, а я решил, что это любовь. Почему? Глупо!

– Ну?

Я отпустил ее руку.

– Спасибо, Шаника! Расти большой и красивый.

Шаника – так обращаются взрослые к детям!

Она побежала от меня, потом повернулась, помахала рукой в черной перчатке, как тому немцу:

– Заходи!

Ничего не отвечая, я свернул в первый же попавшийся переулок.

Я не хотел больше видеть ее. Даже издалека.

До двенадцати оставалось десять минут. Я взял билет, потоптался возле рекламных стендов, все еще перемалывая обиду. Потом зашел в фойе.

– Сейчас кончатся «Приключения Микки Мауса», – сказала молоденькая кокетливая билетерша. – Вам лучше обождать.

Когда зажгли свет, я вошел в зал. Он был почти пуст. В седьмом ряду вообще никого не было. Я отыскал пятое место и Сел.

Между рядами шла продавщица конфет. Никто у нее не покупал – конфеты были баснословно дороги.

На экране шли рекламные кадры. Утопающий, как за соломинку, хватался за пузатую бутылку с крестом на этикетке. «Ликер «Уникум» – лучшее средство от заболеваний желудка. Пейте ликер «Уникум».

Я ждал. Было уже двенадцать. Никто так и не садился рядом.

Потух свет. Пошла хроника. Гитлер выступал по радио. Гитлер принимал посла Турции. Гитлер поздравлял с наградой какого-то седого генерала.

Четвертое место пустовало по-прежнему.

Замелькали кадры боев. Голос диктора уверенно сообщал о победах немецкого оружия на будапештском направлении.

Объектив кинокамеры надолго застыл на одном нашем подбитом танке. Возле него лежал обгорелый труп. Его специально положили так, чтобы было видно изуродованное лицо.

Сволочи! Я шевельнулся, наполняясь ненавистью.

И задел кого-то локтем.

Рядом со мной сидели. Пришли!.. Спокойно! Надо еще посмотреть, есть ли газета.

Да. Вот она, я ее вижу. Свернута в трубочку. Сжимает ее рука в перчатке. В черной перчатке.

В черной перчатке?

Я резко повернулся всем корпусом. Я еще не видел, но уже знал, кто сидит рядом.

Аги!

У нее был испуганный вид. Свет с экрана отражался в тревожно вопрошающих глазах.

– Ты?! – прошептала она едва слышно.

Я откинулся на спинку стула. Мне вдруг стало смешно. Я еле сдерживал смех. Она бежала от меня. Я не пускал. А встретились здесь.

Она ждала. Ах да, ведь я должен спросить!

– Выйдем, – шепнул я.

Она покачала головой:

– Нет.

Сзади зашикали. Я взял у нее чемоданчик, потянул за рукав, заставил встать.

Мы вышли на улицу.

– Так вот почему ты хотела отделаться от меня!

– Ничего я не знаю, – сказала она. – Пока ты не спросишь меня, ничего тебе не скажу.

– О чем я должен спросить? Приятно ли тебе вот это? – Я взял ее руку в свою. – Приятно ли тебе мое прикосновение?

– Повторите, пожалуйста, здесь шумно, я не расслышала.

Она смотрела на меня сияющими глазами и улыбалась. Я тоже. На улице стояла тишина.

– Так скажи же: ты поэтому убежала от меня?

Она кивнула.

– А если бы не это?

Ее глаза излучали тепло и ласку. Они все сказали. Удивительно, как много могли сказать ее глаза.

Мимо, громыхая, промчался бронетранспортер. Коротенький, словно обрезанный ствол пулемета, проводил нас черным, немигающим взглядом и напомнил: война!

– Рация у тебя, Аги?

– Нет.

– Но ты знаешь где?

– Да.

– И давно?

– Два дня.