Звезды для командора (СИ)

У гастронома было уже многолюдно. Несчастье сплачивает, общность интересов и общая цель, так ясно и точно выраженная на заборе - «Наша цель коммунизм!», тоже сплачивают. Вот и стояли у гастронома единой толпой, сплоченной до не могу, артист кукольного театра и слесарь домоуправления, фотограф с ателье и грузчик рыбного магазина, грабитель Филя и охранник с завода, преподаватель научного коммунизма и строитель в спецовке, домохозяйка с синяком и учащийся ПТУ, студент кооперативного техникума и лейтенант внутренней службы, доцент и сварщик, уборщица и... Кого только не было в этот проклятый час, кто только не стоял в тесной толпе, кто только не дышал перегаром и не страдал головной болью по всей огромной стране, от Чукотки до Прибалтики, от Кушки до полуострова Ямал... Русские и грузины, чукчи и эстонцы, евреи и белорусы, корейцы и караимы, буряты и украинцы, даже стоял в заснеженной Москве один негр, только ни кому не было известно - свой ли негр, жертва империализма и происков ЦРУ, заславших на фестиваль своих шпионов, что б они трахали наших комсомолок... И рожали бы они в муках и на злобу толпе советских людей, черных малышей... Или же соратник по несчастью, в чьей стране также строится светлое будущее, а его прислали набираться опыта, вот он и набирается. Вся страна, в едином порыве, все как один, как в тяжкую годину, стояла плечом к плечу в толпе у гастронома, с вожделением ожидая желанного часа, когда распахнутся двери и каждый получит по... по... Нет, ни по жопе и ни по способностям, и даже ни по потребностям, не построен еще в отдельно взятой с бою у народа стране коммунизм, а потому приходится довольствоваться другой теорией - по одежке протягивай ножки или каждый пьет на сколько гребет... Кто-то купит одну красненькую, кто-то две, а кто-то и три...А как же исконно народный русский напиток водка? С одиннадцати, с одиннадцати часов, партия спасает народ от алкоголизма. Поэтому и не видно в толпах у гастрономов по всей стране партийного начальства, не стоит оно в очередях с вожделением, а просто опохмеляется в закрытых для народа кабинетах, оторвалось от народа, а ведь еще мудрый и вечно живой Владимир Ильич говаривал после чайка - мол будьте проще и народ к вам потянется, товарищи... И стоял, сжимая двугривенный по старому, двадцать копеек чеканки 1961 года, в потной и горячей руке герой наш не слишком положительный, Юрий Безухов, Юрка-граф, пот струился по лицу и телу, заливая глаза и смачивая грязное нижнее белье, ноги дрожали и подгибались, во рту чувствовался метал и еще какая-то гадость, голова разламывалась, в висках бухало, в ушах визжало, хотелось лечь потным лицом в грязный жесткий снег и умереть. Но Юрий знал - не дадут. Доброхоты вызовут спецмедслужбу и адские мучения будут увеличены до невероятнейших размеров. Холодный душ и тычки в бок от администрации, глупые вопросы врача и смех уже оживших собратьев по несчастью... Уж как-нибудь выстоять и попробовать со своим жалкий потным двугривенным год чеканки 1961, войти в долю и получить четверть стакана мутной, красно-черной жидкости, с мерзейшим запахом, с хрустящим чем-то на зубах, вызывающим стойкий рвотный рефлекс, но если побороть рефлекс и закусить снегом, грязным, провонявшим всеми омскими заводами снегом, и пропихнуть комок вниз, к пустому желудку, ссохшемуся от ненадобности и невостребованности, то где-то через полчаса наступит, нет, не облегчение, тут нужен минимум стакан, да где его взять, а просто немного легче станет дышать, и самое главное - голова станет соображать, где же найти остальное, остальные три четверти стакана, как минимум... Столь нужные для дальнейшего существования... Столь громко и самозвано назвавшееся вином...

«Алжирское» ни разу не видевшее Африки, «Южное» ни разу не видевшее юга, «Рубин» проклятый, не имеющий ни чего общего с рубином, «Дар степей», «Солнцедар», «Волжское», «Аромат степи», «Плодово-ягодное», прозванное в народе «плодово-выгодное» все эти гратиешти, кызылхуны, памиры и цертели... Пойло, метко прозванное в народе тошниловкой, вырви-глазом, бормотухой, чернилами... Господи, взгляни на муки наши тяжкие, за что, за что такие муки, пошли избавление и облегчение, господи, да услышь наконец-то наши мольбы слезные, плач наш всенародный...

-Привет Юрка! Сколько имеешь?

Незнакомое лицо со следами страданий, опухшее, поцарапанное, серо-сизое... Юрий с трудом вынул руку из кармана и показал на распахнутой так беззащитно ладони нагретый двугривенный.

-Не густо, но на безрыбье и повар сгодится. Давай.

Двадцать копеек начали свой тернистый путь, двери распахнулись, толпа ринулась как в семнадцатом, кто-то охнул, какой-то пенсионер осел на снег, на грязный, заплеванный, затоптанный снег, держась за грудь, резко запахло мочой, кто-то хохотнул, кто-то матернулся, вспомнив разом и Брежнева и мать, и свою, и его, и окружающих...

-Че пихаешься, сука!..

-Бля буду, ты. тут не отсвечивал!..

-Осторожнее товарищ, я инвалид...

-Волк тебе блядь товарищ!..

-Дома сиди, раз инвалид!..