Звёзды, души и облака

— Повтори ещё раз... насчёт камней... — сказала она Маше. — Что значит — выбросить камни?

— А что у тебя есть... Что у тебя самое главное, от чего у тебя болит совесть? Только это больно бывает. Камни-то словно прирастают там. Иногда их по-живому выдирать приходится...

Маша не успела договорить.

Так, как она сказала — по-живому, так, по-живому и прошли её слова. Тяжёлая волна стыда как бы накрыла Шурочку. И то, о чём она старалась забыть... и почти уже забыла, закопала в себе, вдруг вышло наружу во всей своей неприкрытой, во всей своей отвратительной наготе.

— О-о-о-о... — простонала Шурочка, и снова резко повернулась на спину. — Я продалась... понимаешь, доза-дозой, но я... я продалась...

Шурочке казалось, что вся эта гадость сейчас хлынет из неё, как зловонная рвота.

— О-о-о-о...

— Не хочешь — не говори, — сказала Маша. — Мне ты можешь не говорить...

Но Шурочка закрыла глаза и снова тихо простонала:

— О-о-о-о... бордель... и ещё... ботинок целовала... за дозу — ботинок целовала...

— Шура, Шура... — Маша погладила Шурочку по руке. — Богу говоришь...

ГЛАВА 36

Капельница закончилась часов в двенадцать ночи. Маша взяла плед, и устроилась на широкой кровати рядом с Шурочкой. Они заснули, и проспали до десяти часов утра, пока их не разбудила Наталья Леонидовна.

На этот раз Шурочке было значительно лучше. Её почти не ломало, только была слабость во всём теле.

Можно было и поесть, и поговорить. И поспать в своё удовольствие. Но спокойствия — не было. Душа болела у Шурочки. Почти невыносимо болела душа. И так было стыдно...

— Видишь, легче уже, — сказала Наталья Леонидовна.

— Да, легче. Только душа болит.

— Душа и должна болеть. Выболеть должна душа. Как гнойник болит, пока не вскроется. Если назревает. А пока не назревает — не болит. Я ведь тоже совсем недавно понимать стала кое-что.

— Что?

— А то, что ничего на свете не бывает просто так. А бесплатный сыр — сама знаешь, где бывает. За грехи приходит расплата. За всё мы платим, за всё. За тщеславие, за жадность. За злобу. За зависть. Тоже выбаливала у меня душа... И сейчас ещё выбаливает.

— Вы разве злая? — спросила Шурочка.

— Как тебе объяснить? Муж так умирал тяжело. И только перед самым концом простил Юру. А ведь мы всю жизнь тщеславились. А как вышло не по-нашему, так стали на сына злиться и сына проклинать. Слава Богу, что хоть что-то открылось мужу. Перед смертью — простил Юру он. Свою вину признал. И я — тоже поняла. Самое главное поняла. Не судите, да не судимы будете. А помогайте, как можете. А не можете физически помогать — тогда молитесь. Бога не обманешь. Бог поругаем не бывает.

— И мы пытались себя обмануть. Мы, с Юркой... И себя, и Бога обмануть пытались. Не задумывались ни о чём.' И всей грязи своей не видели...

— Помилуй тебя Бог, Шурочка, — сказала Наталья Леонидовна и пошла ставить чайник.

Маша пришла часов в шесть и отпустила Наталью Леонидовну.

— Теперь в воскресенье встретимся, в храме. В субботу мы на исповедь пойдём, а в воскресенье... как Бог даст, в общем. Но на службе мы будем вдвоём. Там и решим, как дальше быть.

Снова капали капли. Шурочка уже выспалась.

— Тяжко лежать, — сказала она Маше. — Лежу, и только об одном и думаю. Аж выворачивает. И уколоться снова хочется.

— А ты молись.

— Я не умею. Не молилась никогда и ни о чём.

— Молилась, наверняка молилась. Икона-то у тебя стоит, — Маша перекрестилась на икону, — Божия Матерь, Феодоровская.

— Я не молилась. Я с ней просто разговаривала. Иногда. А просить я ничего у неё не могу. Я пыталась, но меня как будто отталкивает. Ещё Богу — могу как-то, а Божья Матерь меня к себе не пускает. Молчит всё... Хоть и стоит тут, рядом.

— Может, ты и права. Такие бывали случаи. Одну святую, Марию Египетскую, Божья Матерь не пускала в храм, пока она не покаялась.

— Как это — святую, и не пускала?

— Она её не пускала, когда та была ещё блудницей.

— Блудницей? Проституткой, что ли?

— Да. Она потом такой святости достигла, что ходила по водам. По поверхности реки шла.

— Была проституткой, а стала святой? И так бывает?

— Бывает. Я тебе её жизнеописание принесу, если хочешь.

— Хочу.

Шурочка помолчала, и сказала тихо:

— Значит, меня икона к себе не пускает... правильно делает. Я тоже проститутка... Страшно говорить.

И ещё... — Маша как-то замялась. — Богоматерь-то— с младенцем. С младенцем, понимаешь?

— Аборт? Нет, Машка, тут ты меня не переубедишь. Срок был небльшой. Там же были клетки одни...

— А ты, Шура, вообще, в Бога веруешь?

— Да. Теперь — верую.

— Так ты не бабка какая-то малограмотная! Ты же понимать должна, что вера — это не просто вера, а мировоззрение! Если ты веришь в Бога, значит, у тебя идеалистическое мировоззрение. Значит, ты признаёшь, что не материя первична, а дух! Дух! Это значит, что сначала дух, душа, а потом — плоть.

— Подожди-подожди... Это что же получается, душа — раньше тела? И тело строится — по душе?

— Да. А если ты считаешь, что это не так, тогда нечего говорить, что ты в Бога веришь.