Звезды Эгера

И взгляд певицы, скользнув по рядам гостей, остановился на Мекчеи.

Гости засмеялись — всякий думал, что Эва просто шутит.

Но Мекчеи вздрогнул. Когда же девушка еще раз взглянула на него в конце второго куплета, он залпом осушил чашу и выскользнул за дверь. Сбежал вниз по лестнице и крикнул в конюшню:

— Мати! Мати Балог!

Ответа не было. Пришлось искать пропавшего Мати на заднем дворе среди слуг. Там при свете двух больших смоляных факелов пили из деревянных жбанов, глиняных кувшинов, сапог, колпаков и рогов.

Мекчеи с трудом нашел в толпе своего Мати. Но, боже, что с ним сталось! Покуда Мати сидел за столом, он еще кое-как держался; когда же поднялся на ноги, его вконец разобрал хмель.

Десять пьянчуг валялись под столом и возле стены. Лежавших под столом не трогали, а тех, кто свалился за скамейку, сбрасывали в кучу у стены.

Узнав хозяина, Мати встал, вернее — попытался встать, но тут же рухнул на скамью, боясь, что вот-вот свалится и упадет к стене.

— Мати! — заорал на него Мекчеи. — Чтоб тебя черти драли! Где мой конь?

Мати снова попытался встать, но тщетно — он только оперся руками о стол.

— Конь на месте, ваша милость… на своем месте…

— Да где же он?

— Среди коней. — И, с трудом приподнимая отяжелевшие веки, Мати заключил: — Коню место среди коней.

Мекчеи схватил его за ворот.

— Говори толком, не то я душу вытряхну из тебя!.

А хоть бы и вытряхнул: душа его тоже была пьяна!

Мекчеи толкнул Мати к остальным гулякам и торопливо пошел в конюшню разыскивать коня.

Конюший был тоже пьян. При желании Мекчеи мог бы увести всех коней.

Он прошел по темной конюшне и громко крикнул:

— Муста!

Из одного стойла послышалось ржанье. Там уплетал овес гнедой конь Мекчеи, а рядом с ним — серая лошадка Мати. С помощью какого-то полупьяного слуги Мекчеи оседлал обеих лошадей и уехал. Никто даже не спросил его, почему он уезжает так рано, задолго до конца ужина.

Гергей уже ждал во дворе. Его оседланный конь стоял возле забора и рыл копытами землю.

Ночь была прохладная и тихая. Облака, казалось, застыли в небе. Луна, точно осколок серебряной тарелки, медленно плыла от тучи к туче, заливая землю бледным сиянием.

— Это ты, Гергей? Я приехал. Правильно я понял невесту?

— Правильно! — весело ответил Гергей. — Ночью мы бежим.

Не прошло и получаса, как перед домом скользнула проворная тень, быстро распахнула дверь и вошла.

Это была Вица.

Она сбежала в том самом мужском атласном костюме, в котором пела во дворце.

5

Адрианопольская дорога такая же пыльная, избитая, изрытая колеями, как и дендешская и дебреценская. Но если бы слезы, упавшие на эту дорогу, превратились в жемчужинки, сколько таких жемчугов было бы в мире! И называли бы их, наверно, венгерским жемчугом.

Постоялые дворы, стоящие на окраинах турецких городов, — сущие маленькие вавилоны. Приезжие разговаривают в них на всех языках мира. Понимают ли их хозяева — это уж другой вопрос. Они становятся особенно непонятливыми, когда какой-нибудь привычный к барской жизни путник требует себе комнату, постель и прочие диковинные вещи.

Постоялые дворы, или, как их называют, караван-сараи, одинаковы во всех селениях Востока. Это большие неуклюжие строения со свинцовыми крышами. Просторный двор обнесен со всех сторон каменной стеной в человеческий рост. Но стена двойная; внутренняя ограда ниже и толще. Ее можно было бы назвать лежанкой, но все же это не лежанка, а просто стена с широкой плоской верхушкой. Назвать же ее стеной опять-таки неправильно. Скорее уж это лежанка, ибо ночью путники ложатся на нее, чтобы по ним не прыгали лягушки.

Но турку такое ложе и нужно. На нем он варит ужин, к нему привязывает коня, тут же и спит; если же вместе с ним путешествуют жены и дети, а тем паче если дождь идет, он бросает на высокую наружную стену рогожу или циновку, снизу привязывает ее к кольям, вбитым в землю, — и крыша готова. Главное, что он может не разлучаться с конем. Случись ночью коню удариться башкой о голову хозяина, тот дает ему тумака, но одновременно успокаивается: конь его цел. Поворачивается на другой бок и снова засыпает. Это и есть караван-сарай. Запах сена, навоза, лука, гнилых плодов — приятный аромат для утомленного путника.

Как-то майским вечером в адрианопольский караван-сарай заехали два молодых всадника — оба турка. Одежда их, правда, напоминала венгерскую: узкие синие штаны, синие аттилы[36], подпоясанные желтыми платками, за пояс заткнуты кончары, на плечах широкие, ржавого цвета плащи из верблюжьей шерсти, капюшоны надвинуты на самые глаза. С первого взгляда можно было сказать, что это дэли[37], которые служат под стягом правой веры только во время войны, а вообще живут грабежом. Одежда их только нам показалась бы венгерской. А турок счел бы ее турецкой. И венгры и турки — восточный народ. Но дэли все были турками.

В караван-сарае на этих проезжих никто не обратил внимания. Да и на что смотреть-то! Разве только на повозку, в которой сидели два красивых молодых невольника. И еще на двух добрых пристяжных коней, привязанных к повозке.