Звезды Эгера

— Как? А так — задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал — переплыл Дунай.

— Каково же в рабстве-то? — спросил шестнадцатилетний парнишка со светлыми водянистыми глазами.

— Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареным и цыплятами кормили.

— А вы у богатого служили? — спросил кто-то из-под телеги.

— У самого султана.

— У султана? Кем же вы служили у султана?

— Главным чистильщиком.

— Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?

— Конюшню.

Невольники рассмеялись, потом снова понурились.

— А с женщинами как обращаются? — спросила черноволосая молодица.

Крестьянин пожал плечами.

— Тех, кто помоложе, замуж берут — становятся турецкими женами. Но больше все служанками.

— А как обращаются с ними?

— Да с кем как!

— Зверствуют?

— Когда как.

— Бьют женщин? Правда, что они очень бьют женщин?

Священник встал.

— Стало быть, дорогу вы знаете?

— Лучше б я ее не знал!

Поставив ногу на ступицу колеса телеги, священник при отсветах костра пристально разглядывал широкое, гладкое кольцо кандалов, охватывающее щиколотку. На нем были выцарапаны значки. Это были записи какого-то невольника: страдания долгого пути, изложенные в двадцати словах.

Священник прочел:

— «От Нандорфехервара до Хизарлика один день. Потом Баратина…»

— Нет, — заметил крестьянин, — до Баратины пять привалов.

— Значит, эти пять крестов означают пять привалов. Стало быть, пять стоянок.

— «Затем следует Алопница…»

Крестьянин кивнул.

— «Потом Ниш…»

— Это уже Сербия, — вздохнул крестьянин, обняв свои колени. — Там растет этот… как его? Рысь, что ли…

— Рысь? — удивилась одна из женщин.

Крестьянин не ответил.

Священник продолжал рассматривать насечки на кандалах.

— «Потом следует Кури-Кемце…»

— Там много скорпионов.

— «Шаркеви…»

— Там три мельницы работают. Чтоб у них в запруде вода пересохла!

— «Цариброд…»

— Вот где меня исколошматили. Ртом и носом хлынула кровь. И голову рассекли.

— А за что? — спросили сразу несколько человек.

— За то, что я разбил кандалы на ногах. Вот за что!

— «Драгоман…» — читал священник.

— Это уже в Болгарии, — сказал крестьянин. — Оттуда мы приедем в Софию. А в Софии башен видимо-невидимо. Большой город!

Священник, послюнив палец, тер кандалы.

— «Иктыман…»

— Там девушка одна померла, бедняжка.

— «Капидервен…»

— Снегу там… Даже летом и то снег лежит в горах.

— «Позарки», что ли?

— Да, да, Позарки, чтоб они провалились! В Позарках мы ночевали в овчарне, и крысы бегали по нашим головам.

— «Филиппе…»

— Это тоже город. Чтоб он сквозь землю провалился! Да только чтоб ночью, когда все в сборе и спят под кровом.

— «Каладан…»

— Там продали моего дружка. Чтоб их проказа изъела!

— «Узонкова…»

— Фруктовых садов там пропасть. Место хорошее. Одна женщина подарила нам в Узонкове две корзины яблок.

— «Харманлы…»

— Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.

— «Мустафа-Паша-Кепрю…»

— Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!

— «Адрианополь…»

— Большой вонючий город. Там водятся громадные твари — слуны.

Невольники удивились:

— С луны?

— Да вот, — ответил крестьянин, — живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.

— «Чорлу…»

— Там мы увидим море!

Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.

5

Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.

— Земляки, — сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, — освободите меня, и я всех вас отобью от турок.

Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:

— Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.

Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами.

— Изобьют нас, да и вас тоже.

— Как ваше имя, сударь? — спросил священник.

— Мое имя Раб, — нехотя ответил человек со шрамом на лице.

Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.

— Подумаешь, знатный человек! — махнул рукой один из невольников. — Цыган какой-нибудь, а может, и палач.

При слове «палач» Герге вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек — цыганский палач.

— Эх, была бы у нас разрыв-трава! — вздохнул Гашпар, парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.

Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:

— От разрыв-травы любые кандалы спадают.

Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.

— Да здравствует Венгрия! — заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. — Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!

— Откуда ты знаешь венгерский язык? — спросил человек со шрамом на лице, недавно назвавший себя Рабом.