Звезды и полосы навсегда! : фантастические произведения

— Вид у вас весьма горестный, — заметил Авраам Линкольн, когда в его кабинет проводили Иуду П. Бенджамина. Дородный южанин молча кивнул, колыхнув своими брылястыми щеками, и тяжело опустился в кресло, но не раскрыл рта, пока секретарь Линкольна Джон Николай не удалился, закрыв за собой дверь.

— Беды осаждают меня со всех сторон, сэр, горести ложатся на мои плечи тяжким бременем. Кажется, стоит мне справиться с одной из них, и на ее месте вырастают две новые. Изменить все общество и образ его мышления — дело не из легких. Этот процесс перемен... как бы его назвать?

— Перестройка? — предложил Линкольн.

— Не совсем, потому что мы ничего не разбираем, чтобы отстроить заново. По-моему, «реформация» будет точнее. Мы реформируем все общество, и никому-то это не по душе. Фрид-меновское бюро — по-прежнему мыльный пузырь, набитый доброхотами, желающими всяческого блага бывшим рабам. Освобожденные рабы недовольны, потому что свобода вроде бы и не изменила их положения. Но на всякого, кто желает им добра, находится дюжина желающих всячески сдерживать прогресс. Плантаторы Миссисипи все еще стремятся получить щедрую компенсацию за освобождение рабов. А когда освобожденные рабы пытаются получить работу на плантациях, то им предлагают нищенское жалованье, которого едва хватает, чтобы они не протянули ноги от голода. Единственный лучик надежды во всем этом предприятии — трудящиеся классы. Солдаты, вернувшиеся с войны, находят работу на восстановлении железных дорог, а также на новых предприятиях создаваемой нами промышленности. Им платят за труд звонкой монетой, что весьма помогает становлению экономики. Но даже тут мы сталкиваемся с раздорами. Когда освобожденные негры стремятся получить работу на этих заводах и фабриках, белые рабочие зачастую отказываются работать бок о бок с ними. Плантаторы недовольны всем подряд и противятся всему, что мы ни предпринимаем. Даже мелкие фермеры приходят в ярость, когда узнают, что земля приобретена для освобожденных рабов... Я не решаюсь продолжать.

— Неужели ни единого лучика света в этом непроглядном мраке?

— Да нет, конечно, кое-что брезжит. Я отвлек часть средств Фридменовского бюро на финансирование негритянских церквей и обществ взаимного согласия. Они — наше спасение. Они уже завоевали уважение негритянских общин и оказывают реальную помощь нуждающимся. Но при том, что все эти организации помогают нам, я вижу, как собираются и темные силы. Нам ни на миг не следует забывать, что рабство всегда было основой южной жизни. Оно одновременно являло собой и систему труда, и форму расовых взаимоотношений, и основание для формирования местного правящего класса. Люди, считающие себя столпами общества, полагают, что их положение пошатнулось. Считают, что на новом Юге они оказались в изоляции — и совершенно правы. По мере того как деньги перетекают из сельского хозяйства в промышленность, формируется новая элита. А плантаторам это не по вкусу. Посему неудивительно, что появляются сторонники насилия, противящиеся любым переменам на Юге. А также и другие, обвиняющие нас в том, что мы отдаем черным предпочтение перед белыми. Великий страх поселился в моей душе.

— Крепитесь, Иуда. Всем нам надо найти в себе силы. Но вам прежде всех, ибо вы несете чудовищное бремя. Еще никто на свете не осуществлял ничего подобного, ни одно общество не прикладывало таких трудов, чтобы изменить свой уклад. И нельзя позволить, чтобы мы отреклись от своего долга из-за клеветнических обвинений, угроз свержения правительства или заточения нас в темницы. Давайте верить, что правое дело восторжествует, и эта вера позволит нам пренебречь опасностью и исполнить наш долг по своему разумению.

— Мне остается лишь молиться, чтобы найти в себе силы, господин президент, ибо порой я чувствую ужасную усталость. И более всего ранит меня ненависть собратьев-южан — людей, которых я знаю не один год и которые за глаза называют меня предателем.

Тут уж Линкольну возразить было нечего. Он просмотрел документы, принесенные Бенджамином, и на бумаге прогресс выглядел весьма гладко. Рабы получают свободу, выплаты ведутся — и бывшим рабовладельцам, и демобилизованным солдатам.

— Вы справляетесь недурно, весьма недурно, — сказал Линкольн, укладывая бумаги аккуратной стопкой. Послышался негромкий стук в дверь, и вошел Николай.

— Господин президент, вы хотели знать, когда прибудет мистер Милл. Он уже здесь, и вместе с ним его дочь.

— Что ж, еще лучше. Он много о ней рассказывал. Пригласите. — Линкольн обернулся к Бенджамину. — Я чрезвычайно рад, что вы здесь. В минуту душевной невзгоды Милл способен поддержать пошатнувшуюся решимость.

Оба встали навстречу вошедшим Джону Стюарту Миллу с дочерью.

— Президент Линкольн и мистер Бенджамин, позвольте представить вам мою дочь Элен.

Элен оказалась симпатичной девушкой с такими же сверкающими живым умом глазами, как и у отца. Она с теплой улыбкой сделала реверанс.

— Отец описывал вас в самых восторженных выражениях, — заметил Линкольн. — И как музу, и как помощницу в работе.