Звезды Маньчжурии

Резкий паровозный свисток и грохот груженых бревнами платформ с железнодорожной ветки концессии толкнул мысли Коновалова по совершенно другому направлению — к городу, куда теперь ему предстояло возвратиться.

Опять бесконечные поиски работы, унизительное выстаивание в передних и шумная городская жизнь… Блестя витринами магазинов и разряженной толпой, она пронесется мимо него, оставляя ему лишь право издали ею любоваться и… завидовать!

* * *

Воздух в землянке был сырой и спертый, так как двери нельзя было держать открытыми: целые полчища мошкары устремлялись в нее на свет лампы. И то уже, несмотря на предосторожности, набралось множество всякого гнуса, липнущего к накалившемуся стеклу лампы.

Сидя на нарах, Коновалов слушал спотыкающуюся болтовню Фетюкина, который, немножко под хмельком, размахивал руками и с жаром уверял, что он, Фетюкин, плевать хочет с высокого дерева на свое увольнение.

— Уволили, ну… Будто только и работы, что здесь… в концессии! Я, брат, все равно не пропаду, потому — специальность имею парикмахер-с! Отсюда… прямо катну в Харбин и — в первоклассный салон — так и так, можем по-всякому, а-ля фасон! Тут тебе сейчас и белый халат, всю артиллерию в руки и — мальчик, воды!.. Мне, вот, тебя только жаль: за что тебя уволили?! Опять же — ты ни к чему не учен… А по-настоящему, все это — кочергинские штучки… уж я знаю… Его самого уволить надо, а не меня! Нет, ты скажи, Артем Иванович, есть справедливость на свете или нет?

Коновалов не успел ответить, как в дверь постучали. Фетюкин вышел на середину комнаты и закричал:

— Что там антимонию разводить!? Заходи прямо, без доклада — мы люди не гордые!

За дверью послышалось оханье, кряхтенье и удушливый кашель, а затем в землянку шагнула темная фигура мужчины, у которого вместо лица были видны только клочья черной, с обильной проседью бороды и нависшие над глазами густые пучки бровей. Он кашлял хрипло и глухо, несколько секунд молча разглядывая присутствующих.

— Ох-хо-хххо! Здравствуйте, милаи! Иду это, ай — огонек светит, дай, думаю, попрошусь ночевать; авось, не прогонят больного старика… Тайгой все шел, измаялся… Ох-хо-хххо!

— Откуда идешь, старик! Сам ты кто? — вдруг приняв начальственный тон, напустился Фетюкин на старика.

— Промысловые мы, охотишкой промышляем… Вот, заболел дядя Ерема и весь тут!

— Какой ты, шут, охотник: у тебя и ружья нет?!

— У ороченов осталось ружье-то. Две недели у них лежал, так и пришлось ружьишко им оставить.

— Да ты чего? — обратился к Фетюкину Коновалов, — пусть проспит ночь человек; нам какое дело, кто и откуда!

— Так-то так, да мало ли тут всякой швали шатается… Ты посмотри, что из него мошкары валит! Леший он из болота!

— И мошкаре жить-то надо, — смиренно ответил старик. — Всякая тварь от Бога, мил человек!

Старик водворился на нары. Коновалов разжег очаг и приготовил ужин, не забыв и старика пригласить покушать. Фетюкин уже успел забыть свои начальственный тон и вытащил бутылку водки.

— Хлопни, старче, кружечку; первое лекарство — как рукой снимет твою хворь!

К удивлению Коновалова старик выпил жестяную кружку не поморщившись, как воду, и принялся за еду с завидным аппетитом. С тех пор, как его пустили ночевать, он и кашлять стал мало…

Тут только Коновалов разглядел, что старик был настоящий таежлый волк, каких ему приходилось видеть только на Олекме и на Амурских приисках, когда Коновалов, тогда еще сын богатого золотопромышленника, приезжал на отцовские прииски.

Фетюкин, совсем уже пьяный, жаловался старику на несправедливость своего увольнения и щедро подливал ему водки.

— Лакай, старче, — все равно пропадать!

Старик пил, прислушиваясь к разговорам и, видимо, что-то соображал. Вдруг он протянул руку к обрубку дерева под изголовьем Коновалова и хитро подмигнул:

— Липа, говоришь?

— Липа.

— Лоток мастеришь: стало быть, в город к аршинникам не поедешь?

Коновалов помолчал.

— То-то, знаю, — продолжал старик, — по отцовской крови на золотишко тянет! Ведь ты же — Коновалов!

— А ты откуда знаешь?

— По обличью, милый! — Тут старика опять хватил кашель. — По обличью: старика-то твоего знавал. Ох-хо-хххо, — могутный был человек!

Старик замолчал на минуту и пытливым взором разглядывал обоих собеседников. Затем он оглянулся на дверь и заговорил приглушенным голосом:

— Не ездите в город к аршинникам! Дружным ребятам по секрету скажу: напоролся я на ключик в тайге. Золотишко аховое… Харч на три месяца надобен… Опять же — струмент! Вы расчет получите — можно. Ежели втроем… — тут голос старика понизился до шепота.

Фетюкин захлопал осоловелыми глазами и учащенно задышал. Через несколько минут у него вырвалось сдавленно:

— Леший тебя побери! Выходит, значит, что у меня собственный салон будет?!

Его мечтания, видимо, никуда выше этого не поднимались.

Головы трех мужиков склонились еще ближе друг к другу. Свет керосиновой лампы рисовал с них причудливые тени на стене.