Звезды мудрого Бируни. Повесть

- Должен тебе сказать - и ты запомни это раз навсегда, Якуб! - звезды существуют независимо от нас и никак не влияют на нашу судьбу. Мы только можем следить за их движением, за их яркостью, за восходом… Но о звездах мы еще поговорим. А сейчас я хочу тебе сказать - твой день будет начинаться весьма рано и заканчиваться довольно поздно. Ведь иные опыты надо производить и ночью. А теперь ступай займись собой. Разыщи для себя жилище, закупи еды впрок. Помни, что я трачу на закупку одежды и еды не более двух дней в году. И это кажется мне чрезмерной роскошью. Наука требует безраздельной преданности, даже большей, чем возлюбленная. Наука не терпит ни объяснений, ни извинений. Ей нужна преданная работа, повседневная, ежечасная. Вот как, мой друг! Ты свободен сегодня.

Якуб даже не нашел слов для ответа учителю. Что мог он сказать, неоперившийся птенец? Все, что говорил Абу-Райхан, казалось ему столь верным и незыблемым, что даже в мыслях своих он не осмелился бы противоречить ему. Не может быть сомнений - преданность науке прежде всего. Когда бы смог написать ал-Бируни свои удивительные книги, если бы не отдавал этому занятию каждый час своей жизни! И он, Якуб, должен пойти по такому же пути. Он не знает, чему отдают свое время сыновья хорезмийских купцов, какие у них занятия и развлечения, но у него теперь должно быть одно занятие. И разве оно не благороднейшее из всех занятий на свете?

* * *

У Якуба началась новая жизнь, совсем непохожая на то, что ему было привычно и знакомо до прихода к великому устоду. Чем больше Якуб узнавал Абу-Райхана, тем больше он верил в его величие. Но это величие было совсем другое, не то, что выделяло среди простых смертных шахов и султанов. Здесь не было казны, не было войска, а сила была великая и сокровища неоценимые.

- Помни, юноша, - говорил ученый Якубу, - прежде всего мы должны очистить свой ум от всех тех случайных обстоятельств, которые портят большинство людей, от всех причин, которые способны сделать людей слепыми перед истиной, а именно - от устарелых обычаев, фанатизма, соперничества, страстного желания приобрести влияние. Я придаю большое значение трудам людей давно ушедших и забытых. Они помогают нам познать истину, их опыт для нас драгоценный клад.

- Увы! Я знал другое, - признался Якуб. - Только теперь я чувствую, подымается пелена незнания, которая мешала мне видеть мир. Мударис все объяснял божественным велением, и ничто, по его мнению, не менялось и не изменится до скончания века.

- Но ты, Якуб, не поддался суеверию? Тогда есть надежда, что ты прозреешь.

Абу-Райхан подумал немного и продолжал:

- Есть верный путь к познанию. Надо изучить историю и предания древних народов и поколений, потому что нам досталось многое, что исходит от них. Принимать все предания и свидетельства за несомненную истину нельзя из-за множества бредней, примешанных ко всем историческим летописям. Эти бредни не всегда можно распознать, поэтому нужно принимать за истину лишь то, что допустимо с точки зрения естественных законов и порядка.

Нельзя сказать, что Якуб смог сразу постичь все те туманные для него понятия, какие свалились на его голову в первые же дни его пребывания в доме ученого. А углубленный в науку Абу-Райхан не очень считался с тем, все ли доступно пониманию юноше. Иной раз он поручал ему вещи чрезмерно сложные, и Якубу приходилось целыми ночами сидеть у мигающего светильника и в толстых фолиантах, которые громоздились на суфе учителя, искать ответы на загадочные вопросы.

Книги, написанные некогда в древней Иудее, привезенные из далекой Греции, доставленные из Персии, Индии и Афганистана, толпились вокруг ученого. Каждая утверждала что-то свое. Каждая убеждала в правоте своей единственной истины. А ученый, собрав их воедино, умудрялся делать совсем другие выводы и выносить новые суждения, доселе никому не ведомые.

Шли дни и месяцы, и Якуб все больше проникался доверием к своему суровому учителю, который редко дарил его улыбкой и еще реже позволял себе сказать слово, не имеющее отношения к тем опытам, которыми он занимался в этот час. При такой сосредоточенности и при таком постоянстве в занятиях ал-Бируни действительно достигал того, чего не смогли достигнуть другие ученые, которых хорезмшах пригласил ко двору.

Углубляясь в ученые труды Птолемея и Аристотеля, Якуб все больше понимал, что суждения богословов не только не верны, но и зачастую вредны. Они отвлекают от сущности явления и мешают его понять. Как-то Якуб спросил учителя:

- Как же понять слова моего старого мудариса, который говорил, что изучать то, что не написано в коране, - излишне и преступно?

- Твой старый мударис читал слишком мало. Как же он может судить об ученых трудах людей, которые изучали и наблюдали явления природы? Надо тебе сказать, что и три столетия до него тысячи таких же богословов знали только коран и проповедовали только эту незыблемую истину. И получилось так, что эта, на мой взгляд, сомнительная истина стала во главу познания всего сущего. Это прискорбно, друг мой.