Звезды на рейде

— Никак нет, товарищ лейтенант! — почему-то радостно отвечает матрос.

Лейтенант возвращается в палату и долго смотрит в окно на серый бесконечный осенний дождь. «Не звонят… Не приходят… Забыли!» — навязывает он себе обидную мысль, потому что отлично знает: никто его не забыл, просто ребятам сейчас на катере дел невпроворот. Молодому командиру лейтенанту Иванову ой как трудно без помощника. Опытный мичман Валерий Голомедов в отпуске, а лейтенант Василий Елисеев, недавно прибывший на корабль, только входит в курс дела.

Лейтенант ложится на койку, закрывает глаза, пытается думать о чем-то веселом, солнечном, но мысли приходят отнюдь не мажорные, и он почему-то вспоминает о том, как взорвался крейсер…

Крейсер взорвался со страшной силой, и носовую башню отбросило далеко в сторону. От едкого дыма потемнело в глазах. К счастью, Виктор отделался легким испугом: обожгло ресницы и брови — только и всего. Но на новеньком коврике, на котором проводился пробный залп, зияла огромная дыра, краска на полу выгорела, облупилась, а беленькие занавески на окнах стали черными, как пиратские флаги.

Виктор сидел над обломками корабля и размазывал по лицу обильно текущие слезы. Не близость неминуемого возмездия угнетала его. Сколько труда и выдумки вложил он в этот крейсер! Башни корабля вращались, машины работали, ходовые огни горели. Оставалось только испытать орудия, для чего пришлось разрядить несколько патронов отцовской берданки.

Скрипнула дверь. На пороге появился отец. Он закашлялся и протянул руку к висящему на гвозде широкому флотскому ремню:

— Дом сжечь хочешь, стервец!

Дом был гордостью шофера Николая Васильевича Сапрыкина. Немало трудов вложил он и четверо его старших сыновей в это просторное и светлое сооружение.

— После такой войны все должны жить и работать красиво! — любил повторять отец.

Крут нрав у бывшего моряка-водолаза, участника двух войн. И рука у бати тяжелая, когда осерчает. Это Виктор знал хорошо.

Отец шагнул на середину комнаты, увидел изуродованный крейсер и Витькины слезы. Рука с ремнем, занесенная для удара, медленно опустилась…

Потом были районные и областные олимпиады юных физиков и неизменные дипломы победителя. Учителя дружно агитировали поступать в машиностроительный институт. Виктор избрал другое.

Откуда у парнишки из Курской области, с крохотной речушки Кшень, которую даже курица перелетит, этакая тяга к морю? Что пробудило ее? Может, скупые отцовы рассказы?

Блестяще сдав вступительные экзамены, поразив медкомиссию бицепсами, Виктор поступил в Ленинградское высшее военно-морское училище имени В. И. Ленина.

* * *

Гремело дружное «ура»,
Глядело небо, снявши
                шляпу,
Как, не держась за леера,
Он вниз спускается
               по трапу, —

бормотал лейтенант Сапрыкин запомнившиеся строчки и спускался вниз, на каждой ступеньке больничной лестницы теряя скользкие шлепанцы. Матрос с готовностью поднялся ему навстречу:

— Не звонили, не спрашивали, товарищ лейтенант!

«Ну, все! — твердо решил лейтенант. — Подам рапорт вторично. Раз и навсегда». И хотя он превосходно знал, что на катере сейчас идет большая приборка, а потом в подразделении начнется строевой смотр, и посему весь экипаж занят до предела, он продолжал думать о том, как подаст рапорт и как потом все будут жалеть, что такой хороший и душевный офицер уезжает в другую часть.

Первый рапорт он подал старшему начальнику два месяца назад. «В связи с тем, что меня будут слушать на комитете комсомола, а в составе комитета есть и мои подчиненные, а значит, мой авторитет командира будет подорван, прошу перевести меня в другое подразделение».

А дело было так. В одном из походов торпедный катер, на котором Виктор вот уже год ходит помощником, отшвартовался в гавани, где служили его товарищи по училищу — такие же молодые лейтенанты. Встреча давних друзей была исключительно теплой.

На корабль, где ему надлежало быть еще вечером, лейтенант Сапрыкин прибыл на утренней зорьке, в тот самый миг, когда убирались швартовы и сходня, походка у него при этом была не очень твердой.

По служебной линии лейтенант получил все, что ему причиталось… Но проступок Сапрыкина решено было обсудить на комитете комсомола. Тогда-то на стол старшего начальника и лег злополучный рапорт. Опытный офицер повертел бумагу и так и сяк и подытожил:

— Это только страусы прячут в критический момент голову под крыло. А вы не страус, а боевой офицер. Думаю, что со временем вам станет стыдно за эту бумаженцию.

И спрятал рапорт в стол.

На комитете комсомола лейтенанту тоже воздали должное. Даже Володя Опацкий, рулевой-сигнальщик с сапрыкинского катера, сурово осудил поступок лейтенанта. «Пользуешься случаем! — думал Сапрыкин. — Ну, погоди!..»