Звезды на рейде

Но, конечно же, он не стал сводить счеты со старшиной Опацким. Во-первых, чувствовал себя виноватым, а во-вторых, ни один из членов маленького экипажа катера не подал и виду, что «в курсе дела». Все пошло своим чередом: экипаж по-прежнему успешно выполнял задания, дисциплина была на должном уровне, а на последних стрельбах радиометрист Виктор Мята и комендор Павел Рожков показали такую виртуозность, что старший начальник остался очень довольным. А в этом была немалая заслуга и его, Виктора Сапрыкина, оружейника. И все было бы хорошо, если бы не эта болезнь и не этот монотонный сырой дождь, и не это гнетущее одиночество…

Сапрыкин задремал… Он проснулся от дверного скрипа и сразу же сел на койке. В приоткрытых дверях торчали рыжая челка в веснушки того самого матроса, которого Виктор не раз донимал вопросами.

— Товарищ лейтенант, к вам целая делегация! С цветами, с пакетами! В коридор не влазят! — весело отрапортовал он.

Дождь кончился.

В окошко сквозь сизые тучи осторожно заглянуло скупое осеннее солнце…

ЦВЕТЫ ТЕРНЕЯ

Терней — небольшой городок, главной своей улицей вытянувшийся вдоль берега Японского моря. С запада, с лобастых сопок прямо на улочки спускается тайга, с востока городок отчерчен белоснежной линией прибоя. Есть такие города на просторах матушки-Руси, раз посетив которые, ощущаешь почему-то с потаенным волнением, что ты вернулся в детство. Таким, во всяком случае, показался мне Терней — «столица» Сихоте-Алиньского заповедника, где, слава богу, ходят еще на воле знаменитые уссурийские тигры, изюбры и крохотный безрогий олень-кабарга, о котором незадачливый поэт написал: «по снегу мчится кабарга, закинув за плечи рога». В Тернее живут рыбаки, охотоведы, ученые. Каждое дерево, каждый камень Тернея связаны с именем замечательного таежного следопыта Капланова, убитого браконьерами в тайге весной 1943 года…

Наш учебный корабль бросил якорь на внешнем рейде Тернея. С борта корабля спустили бот: лучшим матросам, отличившимся в трудном походе, было разрешено осмотреть городок и богатый музей заповедника.

Разминая отвыкшие от твердой почвы ноги, мы шли не спеша по тернейской улице вдоль деревянных домишек, чьи фасады, обращенные к морю, были обшиты толем (от сырости), вдоль палисадников, перевернутых старых баркасов и бесконечных гирлянд сохнущих рыбачьих сетей.

Стояла поздняя осень. Тайга, ярко-алая и золотая, поднималась по сопкам слева от нас, упираясь в пронзительно-голубое небо. Справа, за палисадниками, синело море. Городок был пуст — все в море. Пусты были и палисадники — огороды давно прибрали — и от этого дворики казались тоскливыми и серыми.

Но возле одного двора моряки удивленно остановились. Весь палисадник утопал в цветах. Везде виднелись астры — необыкновенно яркой расцветки: лиловые и желтые, оранжевые и огненно-пунцовые. Были хризантемы величиной с блюдце — ослепительной белизны. И еще какие-то незнакомые цветы. Над двориком плыл тонкий, пьянящий аромат. Казалось, воздух далеко вокруг насыщен, напоен этим пронзительным, горьковатым и терпким ароматом осенних цветов…

— Вот те на, — восхищенно произнес наш боцман Василь Васильич, кряжистый белорус с рыжеватыми пушистыми усами, — а говорят, что на Дальнем Востоке солнце не греет, девушки не любят, цветы не пахнут! Вот так чудо!

К калитке подошла женщина. Откуда она появилась — никто не заметил. Худенькая, по самые брови закутанная в тонкий шерстяной платок, с очень красивым, очень правильным лицом. Бывают такие лица — не понять, сколько человеку лет: двадцать, тридцать, сорок…

— Нравится? — спросила женщина.

— Еще бы! — тихонько воскликнул кто-то из матросов. — Не то слово!..

— С родины моей, с Украины… Семена сестра присылает, а я уж тут сама развожу как могу… Прижились…

Мы еще полюбовались малость и, попрощавшись, пошли дальше. Но не прошли и двухсот метров, как позади раздалось шлепанье — не топот, а именно шлепанье ног. Теряя большие глубокие тапки, тяжело дыша, нас догнала наша недавняя знакомая. К груди она прижимала огромную охапку — целый сноп — цветов.

Она догнала нас — раскрасневшаяся, счастливая. Из-под кружевного тонкого платка выбилась смоляная, тяжелая прядь. Глаза женщины сверкали:

— Вот, возьмите, морячки… Это — вам!

— Милая женщина, — воскликнул Василь Васильич, — зачем же нам столько! Куда мы их девать-то будем!

— Раздайте матросам. Вы похвалили мои цветы. Спасибо вам!

На корабль мы возвращались все той же длинной улицей. Знакомый нам дворик опустел — ни одного цветка.

…Цветов хватило на все каюты. Их рассовали по графинам и банкам, и на камбузе вмиг поубавилось тары. Потом нас трепал штормяга и злющий тайфун с ласковым названием «Лариса». К родному пирсу мы пришли недели через две. Цветы захватили с собой — жаль было оставлять. Они все еще пахли. Ни один цветок не завял. Вот вам и пословица: «Солнце не греет, девушки не любят…»

УЛЫБКА ЧАПАЯ