Звезды на рейде

— Бардзо дзенькую, пане жолнеже, — вдруг запоздало не сказала, а выдохнула Ляля и незаметно вложила конфету в дрожащую руку Герека.

СЕРДЦЕ ПАРТИЗАНА

Мы жили в одном городе, и в городе нашем его знали тысячи людей. Мы жили под одной крышей, и в доме нашем, в нашем дворе его знали все: взрослые и дети. Двор огромный, людей много, но навряд ли нашелся бы человек, который не уважал бы его. Да, моего соседа уважали даже те, кому встреча с ним обещала одни лишь неприятности.

Как-никак — заместитель начальника облуправления милиции.

Каждой весной, на рассвете первого апрельского воскресенья, когда на молодых каштанах стремительно набухают почки, наш подъезд просыпался от его задорного густого баритона:

— Эй, лежебоки, подъем! Выходи на воскресник — пора косточки размять!

И тотчас на всех этажах хлопали двери, раздавался топот ног и даже не по возрасту располневший, солидный инженер Валентин Александров, кряхтя, присоединялся к веселой гурьбе:

— Креста на вас нет! Никакой тебе субординации! А ну, давайте лопату!

Вот эти каштаны, которые нынче достают кронами пятый этаж, посажены нами. И тополя, и акации, и цветы. И штакетник поставлен нами — нами и Виктором Михайловичем. Под его веселым руководством. Он работает — как песню поет. Всех зажигает азартом.

А потом мы все собирались в его квартире за широким гостеприимным столом. Приятно ноют мышцы, дышится широко. Раечка, жена его, рада гостям. Аппетиты — на славу. Отобедав, обязательно просили: «Виктор Михайлович — расскажите!» И он рассказывал о не столь уж давнем прошлом, и чувствовалось — в рассказах тех не было ни капли вымысла.

Он замечательный рассказчик, Виктор Михайлович.

А потом приходил Первомай и День Победы, и в эти праздники наш сосед сменял скромный гражданский костюм на полковничий мундир цвета маренго. И надевал ордена и медали. Их много у Виктора Михайловича Бурого, по ним можно изучать всю историю Великой Отечественной. Одна из наград — самая дорогая. «Партизан Отечественной войны».

* * *

Глухо шумит ветер в кронах столетних сосен. Потрескивает, дымится в костре сырой хворост, зыбкие красноватые блики ложатся на пушистые хвойные ветви, на задумчивые и суровые лица партизан. И, кажется, просто из сердца плывет тихая, суровая, как наша правда, песня:

В темной роще густой

Партизан молодой

Притаился в засаде с отрядом,

Под осенним дождем

Мы врага подождем —

Нам спешить-торопиться не надо…

«Партизан молодой»… Это о нем, о Витьке Буром. Когда, в какие минуты он стал народным мстителем? Может быть, тогда, когда прославленный испанский коммунист майор Гарсиа учил его, как обращаться со взрывчаткой, запалами, как пускать под откос составы и беззвучно снимать часовых?

— Так мы делали под Барселоной, под Мадридом, под Уэской!.. Фашисты везде одинаковые — и там, и здесь! Одна им дорога — в ад! — И вспыхивали в яростном восторге жгучие глаза инструктора.

Гремели, проносясь, подмосковные электрички, тяжело пыхтели воинские эшелоны с техникой, дымились «буржуйками» теплушки — на запад, на запад! — и в поездах тех никто не знал, что именно в эту секунду под колесами у них сработал холостой заряд, заложенный курсантом Бурым.

Шли беспрерывные, изнурительные, ускоренные занятия. Так надо. Для фронта, для Победы.

Ни жена, ни сестра,

Нас не ждут у костра.

Мать родная нам стол

           не накроет —

Наши семьи ушли,

Наши хаты сожгли,

Только ветер в развалинах воет…

…А может быть, он тогда ощутил себя настоящим партизаном, когда чумазый молодой летчик во тьме фюзеляжа пожал им, всем десяти, руки, окинул взглядом — понимающим и сочувственным, и распахнул дюралевые дверцы:

— Успеха вам, братишки! Даст бог — свидимся!..

Привычно стрельнуло за спиною, хлестнуло в лицо ледяным ветром, заскользил парашют в сплошной темноте над чужой, над своей! — над родной с детства украинской землей — во вражеский тыл, в неизвестность, в ночь… Над той землей, что не покорилась злым пришельцам.

Нет, он значительно раньше почувствовал себя народным мстителем. Пыльные дороги страшного августа 1941 года забросили курсанта Киевского речного техникума в запорожские степи. Пробирался он, одинокий парнишка, в изодранной флотской фланельке, вдоль изуродованной бомбами железнодорожной колеи близ станции Токмак. Брел подчас по колено в золотом зерне пшеницы, вывернутой из вагонов взрывами фашистских авиабомб, а вокруг пылали, пылали, пылали составы. И вдруг остановился, окаменев. Прямо из зерна, из золотистого холмика торчала детская ручонка. Мертвенно-белое сияние фашистских «люстр» высветило скрюченные пальчики с землей под ноготками.