Звезды над обрывом

– Колбасы надо будет взять, – усмехнулась Светлана. – Сахара, чая. И ещё чего-нибудь. Постараться чего-нибудь сладкого купить для детей. В табор, Марья, с пустыми руками не приходят. И не забудь: форма одежды – цыганская, а не эти твои куцые платьишки! Юбка, конечно же, нестираная в шкафу валяется? Вынимай, давай посмотрим… Главное, чтобы к вечеру снова дождь не начался!

Беспокоилась Светлана зря: за весь день по небу не пробежало ни тучки. Солнечное небо целый день сияло над городом и лишь к вечеру слегка поблёкло, затянувшись нежной сиреневой дымкой на востоке. Солнце нехотя спускалось к закату, золотя придорожную повилику, играя длинными полосами в лопуховых зарослях, искристой россыпью мелькая на воде ленивой речонки. Тут и там звенящими столбиками толклись комары. Пахло клевером. В высокой траве мелькала земляника, и Машка набрала её полную пригоршню, то и дело срываясь с дороги на обочину. В конце концов она уколола босую ногу о чертополох и взвыла:

– Ой-й-й! Вот зараза-то!

– Я тебе говорила – нечего фасонить, – строго заметила Светлана. – Не умеешь ходить босиком – не берись. Я вот в туфлях…

– Ну и дура! Какие туфли под цыганский наряд? Глупо выглядит – во-первых! А во-вторых – надо же оказать уважение! Все таборные – босые, подумают ещё, что мы задаёмся! Вон Патринка…

– Какое же это будет уважение, если ты не сможешь даже сплясать с наколотой ногой? Надень тапочки хотя бы до табора!

– Да ведь мы пришли уже, Светка, – сказал Матвей, останавливаясь. – Вон они – палаточки! Вон цыганки бегают, уже вернулись… А вон… вон Ибриш! Эй! Здорово! Вот, сестёр привёл, как обещал!

Взвизгнув, Машка совершила пируэт вокруг своей оси, и её красная юбка вздулась колоколом вокруг покрытых застарелыми и свежими ссадинами коленей. Патринка спряталась за её плечо, осторожно улыбаясь. Светлана медленно-медленно обернулась.

От реки лёгкой рысью бежали кони. Гнедые, рыжие, один вороной… Таборные парни сидели верхом, смеялись, что-то кричали друг другу. Вот один из них махнул рукой, повернул большого жеребца, подлетел к дороге, спрыгнул – и с дочерна загорелого лица блеснули жёлтые глаза и сверкнули в улыбке зубы.

…Ибриш ни минуты не верил в то, что эти городские красавицы придут к ним в табор. Не верил, хотя Симка ждала племянниц и уже начинала сердиться:

«Что это за цыгане, обещали – и нет их! Возгордились, что ли, через край? Или вовсе родню позабывали?»

«Да брось, не жди, не придут они… Что им тут делать?» – усмехался Ибриш. И – сам ждал каждый день, с раннего утра начиная высматривать на дороге Мотькину фигуру. Но друг раз за разом приходил один, смущённо улыбался:

«Ну, что я сделаю? Работает Светка, как трактор! Летняя смена в садике, куда деться…»

Ибриш как можно безразличнее пожимал плечами, чувствуя, что с каждым разом ему всё больнее слышать это. Он отчаянно хотел видеть Светлану – и никому не мог сказать об этом.

Про себя он уже трижды проклял тот день, когда поддался Мотькиным страстным уговорам и решился прийти на Светкины именины. В квартире в тот вечер не было взрослых, одна молодёжь: городская, смешливая, шумная, девушки в красивых, отглаженных платьях, с причёсками, парни в ковбойках и пиджаках с ватными плечами. А Ибриш видел одну только Светку – тонкую, стройную, в белом воздушном платье, с волосами, аккуратно уложенными в тяжёлый узел, со стройными ногами в лакированных туфлях… Она и сестра сновали из кухни в комнату, принося угощение, чайник, посуду, улыбаясь, болтая с гостями… Ибриш сначала пытался следить за общим разговором – но городские ребята говорили, казалось, обо всём разом: о книгах, о пятилетке, о каком-то пленуме, о школьных планах, о сборе в Осоавиахиме, о купаниях на Крутицких прудах, о стихах, о газетах, о ЗИСовском клубе… В конце концов Ибриш оставил попытки разобраться во всей этой чепухе, присел в уголке с вытащенным с полки Перельманом и попытался погрузиться в физический опыт. Но и это не удалось ему, потому что Светка то и дело мелькала перед глазами, и надо было ещё как-то исхитриться как-то смотреть на неё так, чтобы не заметили остальные… А она, как назло, стояла у окна с каким-то длинным и лохматым парнем в круглых очках (Ибриш немедленно обозвал его про себя «Филином») и всё спорила и спорила с ним о чём-то, то хмурясь, то улыбаясь, то жарко убеждая, то внимательно слушая. Через десять минут Ибриш уже убить готов был этого Филина с его очками и снисходительным взглядом. Да как он смеет только так смотреть на неё?!. К счастью, Светка внезапно рассмеялась – звонко, весело, блеснув зубами, – и на всю квартиру сказала:

«Да ну тебя, Цвирсман, вечно чепуху порешь! Иди лучше поешь – глядишь, мозги на место встанут!»

И у Ибриша сразу же отлегло от сердца.

Светлана, в конце концов, сама обратила внимание на то, что таборный гость не сидит за общим столом. Подошла, села рядом, мягко сказала:

«Тебе скучно, Ибриш? Может быть, хочешь почитать спокойно?»