Звезды над обрывом

Когда-то отец и Бретьяно были друзьями. К тому же приходились друг другу родственниками – достаточно, впрочем, дальними, чтобы сосватать едва родившуюся Патринку за трёхлетнего сына Бретьяно. Йошка страшно гордился этим. Бретьяно – спокойного, сдержанного, очень умного цыгана, который умел без обид разрешить любой спор и помирить самых страшных врагов, – уважали повсюду. Имя Бретьяно знали и в Румынии, и в Бессарабии, и в Дунайских землях – всюду, где кочевали кэлдэраря. Когда среди цыган случались ссоры и скандалы, всегда посылали за Бретьяно. Ни одна сходка, ни один цыганский суд не обходились без него. Слово Бретьяно было последним и окончательным. Желая помочь семье друга, он нашёл даже жениха для Терезки – старшей Йошкиной дочери. Выдать Терезку замуж в своём таборе Йошка даже не мечтал.

А ведь какой красавицей была Терезка! Патринка помнила старшую сестру до сих пор: высокую, тонкую, смуглую, с бровями «в шнурочек», с большими, задумчивыми глазами. У таборных парней выпадали из рук молотки, когда Терезка шла мимо! Цыгане любовались на неё, качали головами, вздыхали… и не сватали. Добыть копейку Терезка не могла, хоть убей. Она была тихой и там, где другие цыганки забрасывали словами, пожеланиями, обещаниями, – молчала как рыба, хлопая длиннющими ресницами. Терезка хорошо умела, правда, петь, но песню в котёл не положишь и в брюхо не сунешь… Патринка помнила, как однажды, совсем крошечной, увязалась за старшей сестрой на рынок в Кошпице – и они полдня простояли там под чёрным рупором на столбе, слушая музыку. Патринка, понимая, что добром это стояние не кончится, дёргала сестру за руку, шёпотом упрашивала: «Пойдём, пойдём… Базар закончится, ничего не возьмём!» А Терезка только отмахивалась – и слушала, глядя на чёрный рупор, как на икону, а по запылённому лицу её бежали слёзы. И Патринка в толк не могла взять, отчего Терезка плачет, почему так белы её закушенные губы и так трясутся пальцы – ведь песни-то были весёлые!

Кому из цыган могла понадобиться жена, у которой не держатся в руках карты и которая только и может, что стоять под столбом с радио, открыв рот?.. Но семья из Венгрии, прельстившись возможностью породниться со знаменитым Бретьяно, приехала взглянуть на девушку, убедилась, что та невинна и красива, – и заплатила за Терезку четыре галби[34]. Это было совсем немного, но у Йошки хватило ума не запрашивать больше. Терезка покорно вышла замуж, уехала с семьёй мужа – и, промучившись год, влезла в петлю.

Магда плакала о старшей дочери беззвучно, без слёз, давя кашель в груди. Йошка молчал с почерневшим лицом. Бретьяно пришёл к ним тогда – и до темноты сидел у палатки рядом с другом, что-то тихо, успокаивающе говоря ему. До Патринки донеслась лишь одна его фраза:

«Такие долго не живут, бре[35], сам понимаешь…»

Йошка не сказал другу в ответ ни слова. Не поднял даже головы. А месяц спустя на чьей-то свадьбе случилась пьяная ссора.

Патринке было тогда лет семь. Но она отчётливо помнила, как кричал, захлёбываясь грязной бранью, отец. Помнила его перекошенное от бешенства лицо, мать, с воем повисшую на коленях мужа, растерянных цыган, державших Йошку за плечи… И Бретьяно – спокойного, как всегда, невозмутимого, – словно не его оскорблял на глазах у всего табора лучший друг.

«Морэ, перестань! Замолчи, брат, приди в себя, я тебя прошу! Тебя слышат люди, успокойся!»

Он не повысил голоса даже тогда, когда Йошка заорал что-то о его матери, о её свадебной рубашке… И не сам Бретьяно, а его братья, втроём кинувшись на оскорбителя, сбили его с ног. Цыгане взвыли от ужаса, понимая, что сейчас случится смертный грех.

«Назад!» – велел старший брат.

Бретьяно не кричал, нет. Но те, которые видели в ту минуту его лицо, после божились, что ничего страшнее не встречали в своей жизни. Бретьяно оторвал от Йошки одного из своих братьев, зарычал на другого. Третий, опомнившись, отскочил сам. А потом все четверо молча повернулись – и ушли в темноту. Цыгане потрясённо молчали. Всхлипывала, скорчившись на земле, Магда. Йошка медленно поднялся на четвереньки, потом – на ноги. По его разбитому лицу бежала кровь. Из глаз постепенно уходило безумие, сменяясь отчаянием.

На следующее утро семья Йошки уехала из табора. И тронулась через Румынию и Бессарабию в чужую, незнакомую Россию.