Звезды над обрывом

– В Одессу хотел, погулять, – убито сознался Мотька. – Не поверите, как душа горела! Теплело ведь уже, солнце повылазило… Смерть как к морю тянуло! Думал – продам цацку барыжкам, хоть при хрустах в Одессу явлюсь, барином… А вышло… Я ж думал, не нужна она вам вовсе, брошка эта! Один раз всего за полгода нацепили… Думал – и не заметите… Ну, тёть Нин! Ну не ревите вы за ради бога, сил нет слухать… Ну как бы я в доме остался, когда вы знали, что это я вашу цацку попёр?!

– Дурак, я тебе голову оторву!!! Ничего я не знала!

– Знали, – глухо, не поднимая головы, возразил Матвей. – И Егорычу, поди, сказали.

Нина встала. Обошла стол. Подойдя к парню, обняла его за плечи, притянула к себе. Севшим от слёз голосом проникновенно пообещала:

– Если ты, приютское отродье, ещё хоть раз!.. Вот так!.. Без упрежденья!.. Хоть куда-нибудь… Я тебя сама с двух шагов из нагана застрелю, сукин ты сын! Никто не знал ничего, понимаешь? Никто! Да и что там было знать? О чём было квохтать – о цацке дурацкой?! Я – никому… Ни девочкам… Ни, спаси бог, Максиму… Одна шесть лет промучилась! Ну вот что с тобой сделать за это, а?!.

Матвей вдруг до боли стиснул её ладонь дрожащими, жёсткими, в прожилках въевшейся машинной смазки пальцами, и Нина услышала странный, гортанный звук.

– Мотька! – испугалась она, растерянно взъерошивая ему волосы. – Чаворо, господь с тобой, что ты… Ну что я такого сказала? Что ты, сынок? Будет тебе, не нужно! Пустяки же, я от сердца брякнула…

– Тёть… Нин… – Он неловко прижался щекой к её руке, оцарапал щетиной. Недокуренная папироса упала на паркет. – Тёть Нин… прости ты меня, скотину такую! Расстрелять меня мало… Прости…

Глава 3 «Кастрюльщики»

Хоть бы к вечеру полило, устало думала Патринка. Рваная кофта липла к спине, в горле пересохло. Другие цыганки, впрочем, словно не замечали духоты: они болтали, смеялись, встряхивали на руках детей, взахлёб обсуждая, куда податься сегодня:

– Умереть мне, щеяле[28], если хоть сухую корку сегодня добудем! Пропади она пропадом, эта Москва! Вчера из магазина выкинули, крик подняли до небес, а что я сделала? Ничего не сделала! Вошла только и огляделась! Так налетели со всех сторон, заголосили: «Куда ты грязная, куда ты босая, куда ты с ребёнком?!» И что с того, что я с ребёнком?! Мой ребёнок, что ли, есть меньше хочет, чем ихние?!

– А рая[29]-то эти! На каждом углу! Так и стоят, так глазами и водят, чуть что – свистеть! Будто бы я от ихнего свиста строем встану и честь отдам! Конечно, я сразу же в переулки бегом рванула… но места-то хорошего жаль! Там и магазин большой, и кино, и ресторан… Столько напросить можно было! Так нет, рассвистелся, соловей! Тьфу, чтоб ему его же свисток проглотить!

– А как на набережной хорошо-то было, а, щеяле? Всё парочки гуляют, таким гадать – одно счастье… Так ведь нет, принесла нечистая крымок этих! Ни закона, ни стыда не знают, сейчас – драться! Мужики-то ихние нанялись под землёй дорогу рыть, а эти проклятые – нашу набережную облепили! Вон, какой фонарь Ануце поставили – сияет, как звезда пасхальная!

– Ну, набережная, слава богу, длинная, можно и другое место найти…

– И ведь сколько цыган-то в этой Москве завелось! В одном конце – полячки промышляют, в другом – сэрвицы, в третьем – крымки, в четвёртом – кишинёвки, в пятом… в пятом мы, как козы, пасёмся! Одних наших шесть таборов в округе стоит, а других-то?!. Уже плюнуть некуда, чтоб в цыганку не попасть!

– Что ж хочешь, милая, – голод кругом! Люди повсюду есть хотят! Ещё Богу спасибо скажи, что у мужиков наших работа есть!