Звезды над обрывом

Тот лежал на топчане, закинув руки за голову, и без улыбки, в упор, почти враждебно смотрел на Нину. Та, испугавшись этого чужого взгляда, молчала. За окном проскрипела телега, снова прозвонил трамвай. Тётка-молочница, войдя во двор, завопила пронзительным голосом: «Малако све-е-еж, тваражок-сметанка-сли-и-и-ивочки!» – а они всё молчали и смотрели друг на друга.

Наконец, Мотька недобро усмехнулся. Резко откинул одеяло, встал и ушёл за ширму. Вышел одетым, с кепкой в кулаке. Не глядя, прошёл мимо Нины. Заскрипела лестница, хлопнула тяжёлая дверь.

– Куда ты? – запоздало крикнула Нина в открытое окно. Мотька не обернулся, не ответил. Серая кепка проплыла за забором в сторону Спасоглинищевского переулка – и пропала.

Домой Матвей больше не вернулся.

Разумеется, зарёванные Светка и Машка обегали все близлежащие дворы и улицы, расспрашивая о «брате» каждого встречного. Разумеется, дворовые пацаны, у которых давно установилась дружба с «цыганом», облазили всю Сухаревку, Болвановку, Болотный, вокзалы и рынки. Разумеется, Наганов поднял на ноги весь свой отдел. Но ни в моргах, ни в больницах, ни в московских закоулках Мотьки не обнаружилось. Он как в воду канул.

– Он уехал в Оде-е-е-ессу… – безутешно заливалась Машка. – Он всю зиму хоте-е-ел… И вот уе-е-е-ехал… На солнышке греться, барабульку лови-и-ить…На Фонтане купа-а-аться… Там… там… там… каш-тан-чики… цвету-у-ут…

– Сволочь… – цедила сквозь зубы бледная, злая Светка. – Просто последняя сволочь! Не предупредить! Не попрощаться! Как чужой!

– Не понимаю, – коротко говорил Максим. Нина видела, что муж расстроен всерьёз.

– Может, он вернётся осенью? – с надеждой говорила она. – Набегается, нагуляется – и вернётся! Вот ведь в самом деле цыганская душа: теплом повеяло, и сорвался с места! Будем ждать: авось, явится назад!

Но пришла осень, за ней – зима, снова наступила весна, – а Мотьки не было.

Сейчас Матвей сидел за обеденным столом и смотрел на свои запылённые ботинки так, словно видел их впервые в жизни. Но Нина не собиралась отступать.

– Мотька, отвечай немедленно! Подними голову! Посмотри на меня, паршивец! Куда тебя тогда унесло из дома? Ты хоть понимаешь, что тут с нами всеми творилось?!

Матвей молчал.

– Где тебя носило, тоже, конечно, не скажешь? Военная тайна, паразит?!

– Та ну, какая там тайна… – нехотя отозвался он. – Ничего интересного ж… Ну, в Одессу поехал. Протеребонился там до холодов. К фартовым ребяткам прилепился, погулял с ними пару лет… Ничего особенного же!

– В тюрьме, что ли, сидел?

– Это нет, бог миловал. Но когда банду нашу взяли…

– Ба-а-анду?!.

– Ну что ж вы так орёте, тётя Нина? Ну, банду… Их же всех под расстрел отправили: серьёзные ребятки были, тюрьма их уж не примала. А мне – шестнадцать… Меня сперва в ДОПР, после – в комиссию, из неё – в колонию в Харькове. Я там и пробыл три года. Между прочим, козырное место оказалось! Хлопцев много, работают, и хозяйство своё, и мастерские… Я разряд слесарный получил! Но я на самолёты хотел, и мне наш завкол бумагу дал. В московское авиационное. Можно было, конечно, и в Роганьскую лётную школу приткнуться, но…

Нина резко поднялась из-за стола. Прошлась по комнате. Остановилась у окна. Не сводя глаз с кружащейся над крышами сараев стаи голубей, сказала:

– Мы тебя ждали всю осень! Всю зиму! Девки уревелись! Максим со своими весь город перевернул! Я думала, что с ума сойду! Ведь уверена была, что ты нагуляешься и вернёшься! А ты что?..

– Да ла-а-адно… Уж прямо так бы вы меня и назад пустили…

– Болван! Конечно, пустила бы! Уши вот надрала бы хорошенько, уж это будь спокоен! Неделю бы горели!

– Уши, тётя Нина, сыновьям дерут, – ухмыльнулся Матвей, не поднимая глаз. – А я вам кто случился?

Нина вихрем метнулась от окна к столу. Схватив парня за ухо, вывернула его круто, не жалея. Мотька ошалело взвыл:

– Тёть Нин! Да оторвёте же! Новое-то… уй-й-й… не вырастет!

– Я тебе, бандит, сейчас не только ухо… Я с тебя сейчас штаны спущу и ремня всыплю по заднице за всё сразу! Даже и Максима дожидаться не буду! – вполне искренне зашипела Нина ему в лицо. – Да как у тебя только совести хватило!.. Столько лет! Чуть не расстреляли его, шаромыжника! Да я эту проклятую брошь через два дня продала! Видеть её больше не могла! Какого чёрта она тебе только… – и, не договорив, вдруг расплакалась навзрыд, бессильно, упав на стул и уткнувшись лицом в побелевшие кулаки.

– Тёть Нин… Ну, тёть Нин! Ну что вы, ей-богу?.. – Мотька, вконец растерявшись, неловко полез за папиросами, закурил, не спрашивая разрешения. Едва затянувшись, спохватился, с проклятием смял папиросу в пальцах, и горячий пепел посыпался на пол.

– Я ж ведь эту брошку вашу целую неделю в кармане протаскал! Вот хоть режьте – не мог продать… А как ещё увидел, что вы по ней убиваетесь…

– Не убивалась я, не выдумывай! Да зачем она тебе сдалась?! В карты, что ли, проигрался?