Звезды над обрывом

– Это вы нашу Машу задерживаете?! – всплеснула руками Ляля, так вытаращив и без того огромные глазищи, что толпа, успевшая заметно разрастись, дружно и восхищённо ахнула. – Нашу Машу? Солистку театра?! Товарищ милиционер, мы же из цыганского театра! Он здесь, в Гнездниковском, в двух шагах! Маша репетирует роль таборной певицы, вживается! Нарочно на улицу босая вышла – и смотрите, как у неё хорошо получается! Ведь правда же, Ниночка? Даже Станиславский бы согласился! Это сам Михаил Яншин нашей Маше посоветовал так роль разрабатывать! А вы?!.

– Да что вы несёте, гражданка?! – рассердился милиционер. – Какая это артистка? Посмотрите на неё! Самая обычная ворожея таборная, а вы… Вы сами-то кто такая будете?

– Кто Я такая?! – задохнулась Ляля. И газовый шарф змеёй соскользнул на асфальт, когда артистка величавым жестом указала на афишную тумбу, с которой смотрел её портрет. – Я – Ляля Чёрная! Драматическая актриса! Работаю вот в этом самом театре! Неужели про цыганский театр не слышали, товарищ милиционер?! К нам цыгане со всей страны едут, кочевые, таборные! И Маша – тоже артистка, как раз главную роль готовит! А паспорт с собой взять побоялась, потому что, не дай бог, выпадет да потеряется! Костюм-то – дыра на дыре, сами видите!

«Боже, что же Лялька делает, что она несёт…» – ужасалась про себя Нина, глядя на то, как подруга гневно наскакивает на милиционера и тот невольно отступает под её напором. Но люди вокруг уже улыбались. Кто-то громко и радостно завопил:

– Это же цыганка Ляля Чёрная!

И вокруг подхватили:

– Ляля! Ляля!

– Митрич, смотри – сама Ляля Чёрная здесь!

– Тонька, беги сюда, глянь – Ляля Чёрная с милицией ругается!

А в довершение ко всему, «таборная ворожея» вдруг с силой вырвала запястье из руки милиционера, подбоченилась, откинула голову – и заговорила нараспев, медленно и страстно:

– Приди, о ночь! Приди, о мой Ромео!
Мой день в ночи, блесни на крыльях мрака
Белей, чем снег на ворона крыле!
Ночь кроткая, о ласковая ночь,
Ночь темноокая, дай мне Ромео!
Когда же он умрёт, возьми его
И раздроби на маленькие звёзды:
Тогда он лик небес так озарит,
Что мир влюбиться должен будет в ночь
И перестанет поклоняться солнцу!

Толпа стихла. Милиционер замер с открытым ртом. И когда прозвучали последние слова монолога Джульетты – толпа грянула аплодисментами. Громче всех хлопала и смеялась Ляля.

– Ну вас, в самом деле, товарищи артисты… – растерянно проворчал, кулаком сдвигая фуражку на затылок, милиционер. – В театре репетировать надо, а не посредь улицы! И документы с собой носить непременно! Не то будете в следующий раз спектакль в отделении играть! Граждане, а ну разойтись! Не создавать и не толпиться! А вы, гражданки артистки, освободите тротуар!

– Спасибо вам, товарищ милиционер! – рассмеялась Ляля, непринуждённо подхватывая одной рукой под локоть Нину, а другой – таборную певицу. – Приходите вечером к нам на спектакль! Скажите – Ляля Чёрная просила пропустить, вас на самое лучшее место усадят! И барышню свою приводите, ей непременно понравится!

Милиционер важно и смущённо козырнул, шагнул в сторону – и Ляля увлекла обеих женщин в подворотню. Дети бросились следом. Дворник догнал всю компанию уже в Гнездниковском переулке – и торжественно вручил Ляле оброненный шарф.

– Спасибо, дядя Фома… – шёпотом сказала Ляля. И, дождавшись, пока старик, улыбаясь в седые усы, отойдёт, повернулась к таборной цыганке:

– Как же тебя на самом деле зовут, а? А то я – «Маша, Маша»…

– Ка… Калинка, – запнувшись, севшим от непрошедшего испуга голосом отозвалась та. И вдруг улыбнулась, показав красивые, ровные зубы. – А крестили в церкви – Марьей! Точь-в-точь ты, серебряная, угадала! Спасибо вам, чяялэ, что выручили, – а теперь побегу я…

– Да куда же ты? – вознегодовала Ляля. – Милиционер-то как стоял на углу, так и стоит! Сразу же заметит, что «артистка» мимо него куда-то босиком удирает! Нет уж, ты с нами иди, побудь немного… Здесь же рядом, видишь – дом высокий? У нас тут в подвале и есть театр!

– Да разве нас пропустят? – недоверчиво спросила Калинка, глядя на свои грязные босые ноги и на рваные кофточки дочерей.

– Это в любой другой театр не пропустят, а в цыганский – пожалуйста! – жарко заверила Ляля. – Ты откуда такая взялась? Что за стихи читала? Что у вас за табор такой, что цыганки длиннющие монологи жарят?

– В таборе их никто не жарит, – грустно улыбнулась Калинка. – Я сама-то из петербургских. В гимназии училась, потом – в школе, а вот этот монолог Джульетты на концерте к годовщине Революции читала… До сих пор помню! Кто знал, что вот так пригодится?

– Вот как, значит… – покачала головой Ляля. – А отчего же ты одна? Где другие ваши все?