Все повернулись туда, куда указала Роза, и увидели согбенного старичка. Его узловатые руки напоминали корни дерева манго. Он стоял в Мтони, зачерпывая из речушки воду, и умывался.
— Он готовится совершить намаз, — тихо объяснила Эмили. — Одну из пяти ежедневных молитв, которые предписывает ислам.
Как я ему завидую, тому, что он под защитой своей веры.
Они подошли ближе. Как бы ощупывающие движения старика подсказали Эмили, что он, очевидно, слеп. С тех пор как она попала на Занзибар, она всякий раз здоровалась со всеми встреченными ею людьми. В этом случае было бы невежливо оставить без приветствия старого человека, тем более — женщине и христианке, хотя бы это и противоречило обычаю [16]
.Она решилась подойти к нему.
— Я желаю вам доброго вечера, дедушка.
Старик прислушался и обратил к ней лицо, изборожденное морщинами — он и правда был слеп, — протянул руку на голос. Эмили удивленно протянула ему свою. Он поднес ее ко рту, потом прижал к лицу. Она в смущении взглянула на детей. Те не знали, что делать: подавить ли им рвущийся наружу смех или броситься на помощь матери, чтобы защитить ее от назойливого старика.
— Она все-таки вернулась, — донесся до них скрипучий старческий голос. — Маленькая Салима бинт-Саид.
— Вы знаете меня? — Эмили была ошеломлена.
— Конечно, — подтвердил слепой коротким кивком. — Я часто баюкал вас на коленях, когда вы были совсем маленькой. Пока вы тут же не вскакивали и не убегали вприпрыжку. Сидеть спокойно вам никогда не удавалось дольше нескольких минут.
Эмили рассмеялась.
— Да, это истинная правда! Простите меня, я не помню вас.
Старик махнул рукой.
— В то время вы были очень маленькой. А я когда-то был музыкантом при дворе вашего отца. С тех пор я призываю людей Мтони на молитву. Крошка Салима, — добавил он с улыбкой, — она, как море, я всегда это говорил. Никогда не была той же, что вчера, и все такой же, дома — повсюду и нигде. Да хранит и защитит вас Аллах!
— Аллах да пребудет с вами, — поблагодарила его Эмили.
Дома — повсюду и нигде. Какие мудрые слова.
Когда они спускались к берегу, взгляд Эмили снова обратился к руинам, бывшим покоями ее отца. На нишу, где он обычно молился. Там лежал кусочек фриза. Эмили подняла его и, нежно проведя по нему кончиками пальцев, положила в сумочку, наклонилась, сорвала несколько травинок и листьев, а затем села в лодку вместе с детьми, и та доставила их назад в город.
Двумя днями позже из Берлина пришла телеграмма: Эмили Рюте предписывалось незамедлительно покинуть Занзибар. Никакие аргументы, ни просьбы и мольбы — ничто не помогло. Как подданная Германской империи она обязана была следовать распоряжению. Надо было упаковать вещи и сесть на пароход, плывущий в Германию.
Застыв, она стояла у поручней, не отрывая взгляда от берега, который стремительно от нее удалялся — слишком стремительно, становясь все меньше и меньше, пока совсем не скрылся за горизонтом.
Я просто должна это сделать.
Без родины
Бояться смерти — на свете не жить.
64
Роза подошла к матери, стоящей у поручней. Взгляд ее был прикован к залитому солнцем побережью, мимо которого они проплывали. Густые пальмовые леса и омываемые морем светлые песчаные берега; маленькие бухточки, где на песке сушились рыбачьи лодки или собирались бело-черные стаи птиц.
— На этот раз все будет хорошо, — осторожно сказала Роза.
Эмили промолчала. Ее рот искривился в полускептической, полугорькой насмешке. Линии, которые жизнь прочертила на ее лице и к которым незаметно добавлялись новые, стали глубже. Так же, как в черных ее волосах появилось еще больше седых. Ей исполнилось сорок три года, и она снова плыла на родину. Как ни тяжело ей дался ее слишком поспешный прошлый отъезд с Занзибара — по настоянию германского правительства — два с половиной года назад, она все же доверяла обещанию, данному ей тогда: правительство и впредь постарается ей помочь в получении ею наследства. Султан Баргаш передал ей через адмирала Кнорра небольшую сумму в пятьсот английских фунтов —