Звезды немого кино. Ханжонков и другие

Занятно, что эффектный эпизод с пляской «Барыня» вообще не был постановочным. Оператор снял пляску реальных солдат — участников массовых сцен — в перерыве между съёмками. Это была чистая импровизация. Пляска была так удачна, так заразительна, что было единогласно решено включить её в фильм...

Словом, и Гончарову, и Ханжонкову, и обоим операторам (Луи Форестье и его помощнику Александру Рылло), и актёрам, и жителям тогдашнего Севастополя пришлось-таки потрудиться в поте лица, дабы осуществить съёмки этого колосса. Впоследствии Ханжонков лично признал первостатейность именно Гончарова во всём этом деянии. Он подтвердил письменно (правда, несколько косноязычно), что Гончаров «полностью оправдал свои обещания, при уговорах меня на эту постановку, принести пользу не только нашей фирме, но и всей русской кинематографии».

Не упущу случая кратко пересказать два красочных момента этой севастопольской эпопеи, связанных со скандальным характером Василия Михайловича. Собственно, это были его эффектные рассказы, но он, нимало не стесняясь (и даже гордясь), поведал их близким. Ханжонков записал их, а мне они достались в письменном пересказе Веры Дмитриевны (напомню — его второй жены).

Дело было так: Гончаров три дня — ни на плацу, ни в канцелярии, ни дома — не мог поймать молодого ротмистра, командира конного дивизиона (он был обязан отдать приказ, чтобы его кавалерийская часть поступила в распоряжение режиссёра). На третий день Гончаров, разозлившись, решил спрятаться вечером во дворе неуловимого офицера. Залёг в винограднике — и уснул. А ночью вдруг проснулся от громких голосов. Говорили — вернее, орали — двое. Денщик докладывал ротмистру о каком-то сумасшедшем барине, который то и дело приходит и требует сказать, когда появится «их благородие». Слегка покачиваясь, офицер громко перебивал денщика: «А ты бы, дурак, этого барина да по шее... да послал бы его на х... !» И т. д.

Тут наш режиссёр не выдержал. Ломая сучья, он вынырнул из виноградника и, приблизившись к самому носу подвыпившего офицера, истерически возопил: «Это кого же, позвольте узнать, на х... ?! Меня, которого благословил сам император?! Меня, который вхож без доклада к военному министру?! Меня, которого адмирал Бострем ежедневно приглашает к столу?!» и т. д. Ротмистр моментально протрезвел, перетрусил, суетливо стал просить прощения и тут же дал должное предписание... Про этот случай режиссёр победно рассказывал дважды (а возможно, и более того).

Но и с вице-адмиралом Иваном Фёдоровичем Бостремом (командующим флотом и Севастопольским гарнизоном) у слабонервного Василия Михайловича также была похожая стычка. Очевидцем этой истории оказался Луи Форестье, кинооператор фильма, в те годы ближайший друг Ханжонкова. А было так: вице-адмиралу вконец надоело постоянно отрывать гарнизон от учений и дисциплины и передавать солдат и матросов в распоряжение киношников. Он отдал приказ, запрещающий частям гарнизона участвовать в киносъёмках. Рассерженный Гончаров тут же поехал к адмиралу, но Бострем приказал выставить его за дверь. У дверей адмиральского кабинета был поставлен часовой, однако Гончарова это не смутило. Он полез в окно — аж на полуторный, почти второй этаж — и, долезши, стал оттуда истерически кричать Бострему, что не сойдёт с места и будет жаловаться военному министру, великим князьям, самому императору (кстати, отдыхавшему тогда в Ливадии).

Адмирал точно так же, как недавний ротмистр, перепугался, моментально дал разрешение спокойно дорабатывать фильм и даже рассыпался в пожеланиях дальнейших успехов.

...Описывать всю эпопею создания этой многолюдной, беспримерно объёмистой постановки вряд ли нужно. Досталось всем — и на труды, и на лавры. И многолюдным статистам, и всем армейским участникам, и актёрам, и операторам, и добровольным помощникам. И здравому, энергичному хозяину этого полубезумного начинания — Александру Ханжонкову. И, наконец, главному вдохновителю, создателю и подлинному триумфатору — Василию Гончарову.

Ходит молва, что буйная натура Гончарова не помешала ему опробовать во время севастопольских съёмок немало новаторских (разумеется, для своего времени) приёмов: съёмки макетов, укрупнённые планы, параллельный монтаж. Многое в этом фильме предстало в разных ракурсах, запечатлённое двумя киноаппаратами: штурм Малахова кургана был снят и сверху (с русских редутов), и снизу (из рядов штурмующих). Но честно признаюсь, что во всех этих новациях я подозреваю заслугу старательных и попросту толковых операторов, а не режиссёра.

Конечно, без издержек картина не обошлась, но в целом всё кончилось победно. Лестные отзывы членов царствующего дома, хвалебная печать и блестящие результаты проката заставили забыть все скандалы и неприятности, связанные с этой постановкой. Местами случалась и чуть раздражённая критика — например, в московской газете «Русское слово», где отметили несколько неразборчивых надписей, иногда неотчётливых эпизодов, несхожих по внешности двух адмиралов и т. п. Но это всё мелочные издержки.