Звезды падучей пламень

Я не откроюсь пред тобой,
Хоть ты юна, мила, вольна!
Ты злой неведомой волшбой
Живого чувства лишена.

Но как волшба к тебе влечет,

Как пробуждает страсти дрожь,
И ложь за правду выдает,
И правду обращает в ложь!

Если бы поэтическое прозрение способно было обретать немедленное соответствие в конкретных поступках! Предчувствия, выраженные в стихах, не обманывали Байрона. И все-таки он даже не догадывался, какими жестокими муками прорастет эта страсть. В ней правда чувства до неразличимости сплелась с ложью мимолетного возбуждения, которое со стороны Каролины подогревалось, главным образом, тщеславным интересом к творцу «Чайльд-Гарольда», наделавшего столько шума.

Леди Лэм находила какую-то притягательность в скандалах, чьей героиней выступала она сама. Ей нравилось подчеркивать свое презрение к условностям; ее горячечная фантазия и острый, хотя несколько циничный ум, всегда отличавшая ее порывистость и резкость – все это притягивало и отпугивало поклонников: любых, только не Байрона. Оттолкнуло его другое. Дело стало принимать нешуточный оборот, и оказалось, что Каро слишком точно знает меру своей зависимости от светских правил, как бы смело она ни дразнила их хранителей.

Правда, был эпизод, когда, под густой вуалью, она без сопровождающих приехала к нему домой, тем самым покончив даже с видимостью приличий. Этикет той поры предусматривал определенный образ поведения и для таких экстремальных случаев: полагалось безотлагательно бежать за границу на несколько лет, пока не утихнут громы лицемерного возмущения. Вместо этого Байрон отправил Каро в Ирландию, к тетке. Он уже устал от ее скоропалительных, переменчивых решений, от приступов ревности, вызываемых стихами о Тирзе, чье имя она так и не узнала, от бурных сцен, от разрывов, назавтра сменявшихся клятвами в верности до гроба. Немногим из посвященных в эту историю друзей он говорил, что обманулся в своем чувстве. А на самом деле ему было понятно, что Каролина просто на миг утратила контроль над собственными действиями, – пройдет несколько дней, и она ужаснется их бесповоротности. Соединить навеки свою жизнь с жизнью поэта, чьи мысли не могут ведь быть заполнены одной любовью, словно в мире не существует ничего больше, – для этого потребен не тот характер, не тот склад души.

Да и как все это выглядело бы реально: этот беззаконный союз, а уж тем более тихое семейное счастье, в котором найдет успокоение его мятущийся ум, его сердце, изведавшее столько горечи. «Я не Гарольд», – настаивал он и в предисловии к своей поэме, и в ней самой, однако никто не хотел к этому прислушаться, и постепенно отождествление автора с героем стал молча для себя принимать сам Байрон. В перипетиях стремительно развивавшегося романа Байрон почти не виден, зато Гарольд напоминает о себе постоянно. Даже и в стихах, которые написаны после того, как роман закончился, в желчной иронии над своей нерешительностью, когда пришла роковая минута, в легкости, с какой Байрон признается, «как права многоязыко, деловито меня клеймящая молва», в сетованиях на нерасположение фортуны и в мрачных признаниях вроде такого:

А я давно погиб душою
И сам способен лишь губить.
И в свете встретиться с тобою —
Опять мечту воспламенить.

Каролина не захотела вникать в эту логику, отвергнув Байрона раз и навсегда. Она бросила в камин подаренного ей «Чайльд-Гарольда», туда же полетели за ним байроновские письма, и кольцо, на котором были вырезаны два инициала, и золотая цепочка, когда-то принадлежавшая бабке поэта. Отбушевав, она взялась за перо, и явилась на свет беспомощная в литературном отношении повесть «Гленарвон». Читателям, а тем более врагам и завистникам Байрона не приходилось гадать, кто истинный герой этого озлобленного памфлета. Речь шла о литераторе-калеке, ненавидящем весь мир, и особенно женщин. Персонаж выглядел угрюмым магом, каким пугают нашаливших младенцев.

Драма разыгрывалась у всех на глазах. Но лишь очень немногие знали ее истинную подоплеку, и среди них близкая подруга Каролины мисс Анабелла Мильбэнк. Дружба эта могла удивить, уж слишком несходны были характеры: мятущаяся, взбалмошная Каро и не по годам серьезная Белла, которая предпочитала увеселениям экскурсии в Британский музей и публичные лекции о поэзии. Воспитанная в строгих правилах, она не одобряла ни поступков Каро, представлявшихся ей чистым безумством, ни Байрона – как человека, даже как поэта. «Чайльд-Гарольд» показался ей «манерным», хотя местами не лишенным «глубокого чувства»; в своем дневнике она записала, что автору «следовало бы чистосердечно покаяться за причиненное им зло». В чем состояло зло, Белла затруднилась бы сказать с определенностью, однако строй чувств и мыслей Гарольда был ей целиком несимпатичен.