Звезды падучей пламень

Байрон намечал сто песен, в которых содержался бы исчерпывающе полный образ XVIII столетия, вся история этого «века разума» и его заветных идеалов. Герою предстояло окончить свои дни в сотрясаемом революцией Париже. Легенда о Дон-Жуане служила превосходной фабулой, позволяющей связать воедино приключения основного персонажа, которого превратности фортуны заставляют объездить всю тогдашнюю Европу, присутствуя при важнейших событиях стремительно несущегося времени. Внешнюю занимательность эта легенда обеспечивала с гарантией, однако предметом авторского внимания оставались приключения духа. Авантюры героя, в которых много и смешного, и печального, на поверку каждый раз оказываются испытанием «простой души», «естественного человека», столкнувшегося с непонятной ему системой условностей, двуличия, низменных амбиций и недостойных страстей, с интригами, жестокостью, корыстолюбием, беспредельным эгоизмом, со всеми уродствами и нелепостями жизни, опрокинутой, переворошенной ураганом 1789 года.

Байрон успел опубликовать только шестнадцать песен; семнадцатая осталась в набросках и появилась посмертно. Все они печатались анонимно, хотя было прекрасно известно, кто их написал: льва узнавали по когтям. И столь же безошибочно узнавали современники, что это о них и о действительности, которая их окружала, ведет речь поэт, хотя под его пером возникают картины Испании, России, Англии, какими те были лет шестьдесят назад.

Мировое искусство знает множество Дон-Жуанов, очень не похожих друг на друга. Легенда родилась в Испании и долго оставалась устным преданием. Главные черты героя определились уже в ту пору, когда о Дон-Жуане просто рассказывал какой-нибудь идальго за ужином в таверне или на почтовом тракте в ожидании кареты. Это была повесть о безбожнике, жизнелюбе, искателе наслаждений сугубо земного свойства. Он проявлял поразительную изобретательность, попадая из одной передряги в другую, и славил судьбу, пославшую очередное захватывающее приключение. Но под конец ожидала неминучая расплата – на последний его пир являлся посланец неба и влек Дон-Жуана к ответу перед всевышним. Уже в первых сказаниях, где обработан этот сюжет, роль посланца выполняла ожившая каменная статуя. Она появится и у Пушкина в маленькой трагедии, написанной болдинской осенью.

В 1630 году испанец Тирсо де Молина сочинил пьесу «Севильский озорник», и Дон-Жуан переместился из фольклора в литературу. Началась новая глава его биографии, пополняющаяся по сей день. Среди множества переложений, сделанных до Байрона, самыми знаменитыми стали театральные версии Мольера (1655) и Моцарта (1787). И в дальнейшем Дон-Жуан всего свободнее чувствовал себя на подмостках. Кстати, байроновский эпос тоже инсценировали. Шел у нас в 50-е годы спектакль, поставленный в Ленинградском театре комедии замечательным режиссером Николаем Акимовым. Это был праздник смеха, незабываемый для всех присутствующих.

Отчего такое внимание уделил Дон-Жуану именно театр, понять нетрудно. Персонаж этот театрален по сути. Он предрасполагает к актерской игре, потому что игра во многих случаях становится нормой его поведения. В Дон-Жуане укрупнена, собственно, единственная черта, которая и создает его уникальность, – убеждение, что бесценна не вечность, но сегодняшняя, по-пушкински говоря, «мгновенная» жизнь. Он отягощен великим множеством грехов, судить ли по церковной или по обычной человеческой мере. И со всем тем притягателен он необыкновенно. Обаяние, которое от него исходит, – обаяние веры в неповторимую радость земного бытия и насмешливости над робкими душами, покоряющимися бесчисленным запретам, обаяние предприимчивости и выдумки поистине неисчерпаемой. Обаяние независимого духа, направляющего каждый его поступок.

Эта доведенная до логического предела непокорность обычаю могла быть по-разному осмыслена и оценена. Произведения о Дон-Жуане поражают громадным богатством оттенков – от грубого бурлеска до высокой трагедийности.

Все они, однако, стремятся обнаружить за фольклорной маской развившуюся и совершенно самостоятельную личность. У каждого века свой Дон-Жуан – пылкий кабальеро, или изысканный гурман и эстет, или фанатик любви, которую он воспринимает как единственное проявление свободы. Или обреченный на тяжкие муки себялюбец, слишком поздно понявший, что погоня за наслаждением его опустошила. Или лицедей поневоле, вынужденный скрывать свою бунтарскую природу повадкой волокиты, более знакомой и приемлемой для толпы.

Поистине вечный образ, который привлекает художников поколение за поколением. И никогда не повторяется. Такого Дон-Жуана, которого создал Байрон, не было в литературе ни до него, ни после.

Мой метод – начинать всегда с начала,
Мой замысел и точный и прямой,
В нем отступлений будет очень мало —