Звезды падучей пламень

вот что обещал он читателю во вступительных строфах первой песни. А на самом деле отступлений оказалось великое множество. И возможно, ради них Байрон прежде всего затевал свой эпический рассказ. Он хотел создать панораму эпохи – той, чье духовное наследие ему досталось, и той, на которую выпала собственная его жизнь. Следовать канве биографии своего центрального персонажа он не намеревался. Герою предстояло свободно перемещаться и во времени, и в пространстве.

В этом идальго из Севильи, с юности вынужденном скитаться по свету, как будто жребий странника указало ему само небо, сохраняется многое от маски, давно ставшей традиционной. Рыцарь любви, поэт нежной страсти,

Он и во храме взоры обращал
Не на святых косматых лица злые,
А лишь на облик сладостной Марии.

Без малейшего колебания готов этот Дон-Жуан признать, что «голос наслажденья всегда сильней разумного сужденья». И для него тут вовсе не абстрактный принцип. Это правило, которому он следует под любым небом, в любом жизненном положении. А повествование Байрона, затрагивающее самые разнообразные сюжеты, которые в ту пору были у всех на устах, приобрело характер хроники триумфов Дон-Жуана, чья слава самого галантного и обаятельного кавалера разнеслась далеко по Европе. И хроники невзгод, выпавших на его долю.

Точнее сказать, получилась хроника особого рода: в ней постоянно возникает, становясь важнейшим, мотив судьбы, которая словно забавляется и бедствиями людскими, и недолговечными радостями, заставляет испытать состояния самые полярные, чувства самые противоположные, причем нередко чуть ли не в одну и ту же минуту. Мотив этот был чисто романтическим, впервые и открытым романтиками с их представлениями о человеке как вместилище несогласуемых побуждений, которые все время друг с другом спорят и одно в другое перетекают. Байроновский Дон-Жуан решительно не похож на предшественников, носивших то же имя. Гораздо больше общего у него обнаруживается с героями романтиков, чем с персонажем Мольера, не говоря уже о более ранних.

Раньше была личность, которую преследует изменчивый рок, обращая во прах иллюзии счастья и осуществившейся мечты. Теперь явился герой, который сам переживает бесконечные внутренние превращения. По-прежнему не властный над судьбою, он не властен и в самом себе, потому что живет не столько чистой идеей, сколько реальностью, непрестанно его формирующей, исподволь меняющей, воспитывающей и разум его, и чувство. Может быть, следить за этим воспитанием героя даже интереснее, чем наблюдать превратности его фортуны.

А она, фортуна, на редкость изобретательна, насылая Дон-Жуану одно испытание за другим. Жертва собственной юношеской пылкости и любвеобильного сердца севильской доньи, он принужден поспешно бежать из родного города, пока не сделался притчей во языцех первый его урок в науке страсти. Корабль, которым он плывет по Средиземному морю, потерпит крушение. Будут страшные сцены насилий и людоедства, названные в тогдашних рецензиях издевательством над всеми священными понятиями, хотя эти эпизоды основаны на специально изученных Байроном мемуарах моряков и пронизаны юмором, которого, кажется, трудно не заметить. Потом будет почти безлюдный остров, и появится Гайдэ – дочь местного пирата, предающаяся неге нестесненной жизни под щедрым греческим солнцем, пока родитель занят своими серьезными делами на оживленных морских путях.

Почтенный флибустьер вернется и с Жуаном поступит так, как поступал со многими своими пленниками – продаст его на рынке рабов. Сераль в Константинополе, охраняемая евнухами тюрьма для султанских жен, явится на смену блаженству тех дней на острове, когда кроткой благодатью сияла доверчивая юная любовь, а Жан-Жак Руссо, певец естественности, как будто незримо присутствовал при каждом свидании Гайдэ с Жуаном. И конечно, будет еще не одно приключение, и опять бегство, и суворовская армия, штурмующая в 1790 году турецкую крепость Измаил. И новая прихоть судьбы, распорядившейся так, что Жуана пошлют в Петербург с рапортом о победе. А на невских берегах он привлечет благосклонное внимание самой Екатерины. «Российская венчанная блудница», к досаде других фаворитов, приблизит нашего героя, который, Быть может, забывая долг для страсти, Вздыхал о Красоте в объятьях Власти.

Мы расстанемся с ним в Англии, куда русский двор отправит Жуана посланником, осыпав милостями, о каких не мог и мечтать отпрыск безвестного дона Хосе из Севильи, отличавшегося ловкостью на коне, но, кажется, ничем больше. Якобинский пожар во Франции уже полыхает, и дальнейший путь героя должен пролечь через Ла-Манш. Об этом Байрон не успел написать.

Таков внешний ход воссозданных в «Дон-Жуане» событий. Но это только фабула. Об истинном содержании книги она говорит немного.