Звёзды пренадлежат нам.

Но он из своего раннего детства помнит только смутное ощущение счастья. Чистка произошла, когда ему было восемь лет, а Ларсу двадцать пять, и после этого дела шли все хуже и хуже. Конечно, им еще повезло, что они вообще пережили чистку. Ведь они из семьи ученых. Но бегство привело к тому, что Ларе стал калекой. Дард вместе с Ларсом и Катей добрался сюда. Но Катя была другой, она все забыла и была счастлива. А когда пять месяцев спустя родилась Десси, у них словно стало двое детей. Катя была послушна и мила, но жила в своем особом мире снов, и они даже не старались извлечь ее оттуда. И вот они уже семь или восемь лет живут здесь. Однако за все это время Дард ни разу не посмел подумать, что они в безопасности. Он всегда жил в страхе. Может, Катя действительно была самой счастливой из них.

Он принялся мешать похлебку, а Десси села за стол, достала три деревянных ложки, побитую глиняную миску, единственную суповую тарелку, две оловянные кружки и красивую фарфоровую чашку; эту чашку ей подарил на прошлый день рождения Дард; сам он нашел ее на чердаке.

– Замечательно пахнет, Дард. Ты хороший повар, малыш, – похвалил его Ларе.

Десси согласно кивнула, и две ее косички дернулись на худых плечах, а выступающие лопатки стали похожи на крылья.

– Я люблю праздники! – объявила она. – А будем сегодня играть в слова?

– Обязательно! – пообещал Ларе.

Дард не преставал мешать, внимательно вслушиваясь в голос Ларса. Показалось ему, или действительно последнее слово прозвучало как-то по-особому? И почему ему самому стало так тревожно? Словно они сидят в безопасном логове, но снаружи бродит кто-то страшный.

– У меня есть новая игра, – продолжала Десси. – Вот как она звучит…

Она положила руки на стол по обе стороны от тарелки и в такт словам стучала сломанными ноготками:

– Исси, Осей, Икси, Энн, Фулсон, Фолсон, Орсон, Кенн.

Дард сделал усилие, чтобы изгнать этот ритм из сознания – не время искать «рисунки». Почему он всегда видит слова, словно расположенные по восходящим и нисходящим линиям? Это такая же его часть, как умение радоваться цвету, текстуре, зрению и звукам. А в последнее время Ларе подбадривает его, заставляет работать, стараться находить новые образцы в строчках старых стихотворений.

– Да, это знаки, Десси, – согласился на этот раз Ларе. – Я слышал, как ты напевала это утром. И есть причина, почему Дард должен сделать для нас рисунок… – он неожиданно замолчал, и Дард не пытался расспрашивать его.

Они молча ели, ложками брали горячую похлебку, наклонили миски, чтобы выпить последние капли. Но за душистым мятным чаем задержались, чувствуя, как тепло проникает в измученные иззябшие тела. Огонь давал слабый свет; лицо Ларса только время от времени освещалось, а в углах комнаты лежали густые тени. Дард не пытался зажечь покрытые жиром прутья, которые торчали в железной петле над столом. Он слишком устал для этого. Но Десси обогнула стол и прижалась к искалеченному плечу Ларса.

– Ты пообещал – игра в слова, – напомнила она.

– Да, игра…

Со вздохом Дард наклонился и взял из очага уголек. Но он почувствовал сдержанное возбуждение в голосе брата. С обгоревшим деревом в качестве карандаша и столешницей вместо бумаги он ждал.

– Попробуем твои стихи, Десси, – предложил Ларе. – Повторяй их медленно, чтобы Дард смог выработать рисунок.

Палочка Дарда двинулась – несколько линий вверх, вниз, снова вверх. Получился рисунок, и достаточно ясный. Десси подошла, посмотрела и рассмеялась.

– Пинающиеся ноги, папа. Из моих стихов получились пинающиеся ноги!

Дард рассматривал свой рисунок. Десси права: пинающиеся ноги, причем одна сильнее другой. Он улыбнулся и вздрогнул:

Ларе встал и без помощи костылей передвигался вдоль стола. Он сосредоточенно смотрел на изгибающиеся линии. Из грудного кармана заплатанной рубашки достал кусочек коры, какую они используют вместо бумаги. Он держал кору в ладони так, чтобы не было видно, что на ней написано. Взяв у Дарда палочку, он начал писать сам, но не слова, а только цифры.

Время от времени он стирал написанное ладонью и снова начинал лихорадочно писать, наконец быстро кивнул, удовлетворившись, и оставил последнюю комбинацию под рисунком, который увидел Дард в стишке Десси.

– Слушайте оба; это очень важно, – голос его звучал резко, как нетерпеливый приказ. – Рисунок, который ты увидел в стихах Десси…, и эти слова. – И он медленно произнес, подчеркивая каждое слово:

– Семь, четыре, девять, пять, Двадцать, сорок, пять опять.

Дард смотрел на рисунок углем на крышке стола, пока не был уверен, что запомнил его навсегда.

Когда он кивнул. Ларе повернулся и бросил обрывок коры в огонь. А потом посмотрел прямо в глаза брату над склоненной головой маленькой девочки.

– Ты должен все это помнить, Дард… Но не успел младший Нордис сказать: «Я помню», – как неожиданно вмешалась Десси, – Семь, четыре, девять, пять, двадцать, сорок, пять опять. Да ведь это стихи, как мои, правда, папа?

– Да. А теперь спать. – Ларе опустился на свой стул. – Уже темно. Тебе тоже лучше лечь, Дард.