Ничего уже не изменитьНи в природе и ни в человеке.Не прервётся, видимо, вовекиЭтих дней пленительная нить.Будут плыть и плыть издалека,Отражаясь в бесконечной влаге,Фавны, урны, розы, саркофаги,Девушки, деревья, облака.
* * *
О разных разностях глаголя,Он целый день баклуши бьётИ свой глоточек алкоголяБогатым нищим отдаёт.Ему, наверно, не до смеха,Он не поэт и не пророк.Ему и вечность не помеха,И нищета ему не впрок.Он ходит, бродит и бормочет,Глядит на всех, смеётся всем.Он то ли жизнь прожить не хочет,А то ли умереть совсем.То ангела в постель положит,То сам за облака летит.И зависть медленная гложетТого, кто вслед ему глядит.
* * *
Не вписываюсь как-то я в ландшафтОрущей безбоязненно страны.Насупленные бесы перестройкиМеня не гложут. Пусть себе вокругШумят, пусть митингуют, пусть ругаютКто демократов, кто большевиков —По мне так всё равно, какой на шееБолтается хомут. Не Пушкин прав,А Пиндемонти. Если ж мыслить здраво,То оба не правы. И лучше, право,Не мудрствовать, а заварить чайкуДа поиграться с девочкой-щенком.Ей скажешь: «Долли, покажи, дружок,Как президент наш говорит с народом!»Она тотчас как вскинется, да вдругКак зарычит, как, бедная, залает!И смех, и грех! Десяток лет назадЕё давно бы упекли в СибирьЗа вольнодумство. К счастью, временаПеременились. К счастью? Дай-то Бог!Да что же это я? Мой дар убог,И голос мой, как водится, негромок.Но я живу, я свыкся с хомутом,И мне нельзя, пожалуй,без постромок,Без кучера… Речь, впрочем, не о том:Её поймёт далёкий мой потомок,Опохмелясь на берегу крутом.