Звезды сделаны из нас

– Вот. Угощайтесь. – Женщина присаживается напротив и все так же тепло и с интересом рассматривает меня. – Как, говорите, вас зовут?

– Нелли, – хриплю я, делая обжигающий глоток.

– Очень приятно! – Ей вовсе не приятно, но она круто держится и даже снова улыбается. – А меня – Анна Николаевна. Вы, значит, вместе учитесь?

Я давлюсь кипятком, кашляю и сквозь навернувшиеся слезы замечаю проступившую на ее лице настороженность. Она ожидаемо сделала обо мне неверные выводы и теперь проверяет: исподволь, неявно, чтобы не обидеть, проверяет, не я ли спаиваю Глеба и подталкиваю к бунту.

– Нет. Я учусь в другой школе! – честно признаюсь я, умалчивав, однако, что и город, где я живу, тоже другой. – Мы… редко видимся. Я тут рядом оказалась и решила заскочить. Жаль, что не вовремя. Прошу прощения!

– Так вы тоже не знаете, где он может быть? – Анна Николаевна тяжело вздыхает, хватается за салфетку и нервно перебирает накрахмаленный край. – Куда его понесло в такой день? В последнее время я его не узнаю: скрывает от меня что-то, спорит, дерзит. А был такой послушный, беспроблемный мальчик…

Я не могу сладить с поднявшимся из глубин души раздражением – Анна Николаевна ничего не знает про сына, но Глеб заслуживает большего доверия и уважения!

Она с тревогой поглядывает на часы и притулившиеся в углу сумки, неожиданно резко поднимается и быстрым шагом выходит, но почти сразу возвращается с очками на носу и телефоном в руках.

– Надо же! – изумленно восклицает она. – Что это значит? Как же так?

Ничего не объясняя, она тычет в кнопки телефона, и по кухне разносятся протяжные гудки. Никто не отвечает, Анна Николаевна набирает номер снова и снова, а потом в сердцах швыряет трубку на стол.

– Все в порядке? – осторожно интересуюсь я, все больше напоминая себе доставленную не на тот адрес посылку

– Нет! Не в порядке. Это же надо! – Она вспыхивает, нервно теребит дужку и усиленно трет веки под очками. – Пишет, что уехал куда-то и вернется только завтра. В такой день! Да как он посмел?!

– Куда уехал? – Я так же ошарашена, как она. Вместо ответа, Анна Николаевна недовольно фыркает, и я чувствую, что нужно уходить, но никак не могу заставить себя это сделать. – Может, у него что-то случилось? – беспокоюсь я вслух.

– У Глеба? Случилось? – Моя собеседница смотрит так, словно я сморозила страшную глупость. – У него случился приступ непослушания – вот что случилось. Он нарочно теперь делает все, чтобы досадить мне и всем вокруг. Недавно звонила директор школы, рассказывала, как он себя там ведет.

– Мне кажется, Глеб не стал бы что-то делать вам назло. Он вас любит.

– Тебе-то откуда знать?

Я понимаю, что взывать к ее чувствам сейчас бессмысленно. Она злится из-за нарушенных планов, своеволия Глеба и моего присутствия тоже, но другой возможности что-то изменить у меня, скорей всего, больше никогда не будет. Сейчас я изнутри вижу мир Глеба, вспоминаю его долгое молчание или неприкрытый, едкий сарказм, чувствую боль, с которой он говорит о своей семье, и растерянность вытесняется стремлением к справедливости.

– Знаете, а у меня есть сестра – на год старше. – Я отставляю чашку и поднимаю голову. В груди полыхает гнев, и язык начинает жить своей жизнью. – Ей все достается легко, она не знает, что такое рамки. Недавно у нее родился ребенок, и сплетни о нашей семье вышли на новый уровень. Я очень люблю сестру, а мама очень за нее переживает. Она не говорит об этом вслух, не жалуется, но винит себя в том, что недоглядела. Маме сильно достается. Если еще и я подкину проблем, ей будет совсем плохо, поэтому в них я ее не посвящаю. А знаете, почему у меня проблемы? Потому что мама тоже стала предметом насмешек и пересудов из-за своего образа жизни. Я не говорю, что это незаслуженно. Я просто молча изо дня в день со всем справляюсь. Стиснув зубы и сжав кулаки. А Глеб… он тоже сражается в одиночку, и вы совсем не пытаетесь его понять. Вам нет до него никакого дела. Вас интересует только Миша, который и без того прекрасно себя чувствует.

Странная улыбка застывает на лице Анны Николаевны, как приклеенная, но на щеках проступает заметная бледность, а глаза краснеют. Кажется, я перегнула палку. Гнев сходит на нет, теперь мне мешает дышать всепоглощающий стыд.

– Я, пожалуй, пойду. Спасибо за чай.

Я встаю и, подхватив ботинки и куртку, спешу к выходу. Обуваюсь у порога и тихонько прикрываю дверь – меня никто не провожает, чего и следовало ожидать.

Меня все еще переполняют эмоции: сейчас я высказала то, в чем много лет не решалась признаться собственной маме. Это было жестоко и нагло с моей стороны, однако, если Глеб перестанет быть для нее идеальной, но придуманной картинкой, я как-нибудь справлюсь со стыдом.

Сбежав по ступеням вниз, я вываливаюсь из обшарпанного, пахнущего сыростью и жареной картошкой подъезда и держу путь обратно к школе: через полчаса там начнет собираться шобла Макарова. Придет и Оля, и от перспективы встречи с ней разбирает изжога, но мне просто необходимо увидеть Глеба.