Звезды сделаны из нас

Сейчас пообедаю, разделаюсь с домашкой, а вечером в Сеть выйдет Глеб. За него я волнуюсь гораздо больше, чем за себя, и осознание причастности к его миру завораживает. А еще меня завораживают паузы в разговорах – когда нахлынувшая было паника отступает, и неловкое молчание вдруг превращается в волшебную тишину, где слова не нужны…

Я влетаю на свой этаж, поворачиваю в замке ключ, разуваюсь в сумраке прихожей и в недоумении замираю: Алина сидит за кухонным столом и, уткнувшись носом в ладони, ревет навзрыд. Ужас накрывает горячей волной: если сестра плачет, значит, случилось что-то поистине катастрофическое. Подскакиваю к ней, хватаю за плечи и разворачиваю к себе:

– Алин, ты чего?

– Мы гуляли с Борей… – через судорожные всхлипы отвечает она; заслышав свое имя, Боря откладывает ослика и испуганно смотрит на маму. – И я… машину Серёги увидела.

Я сжимаю кулаки. Даже простое упоминание Серёги вызывает омерзение и желание плеваться, но для Алины этот придурок до сих пор слишком многое значит.

– И?

– И… ничего. Девочки с их двора рассказали, что он приехал месяц назад. И даже ни разу не позвонил… Знаешь что? Он пожалеет об этом, я тебе клянусь!

Я осторожно обнимаю Алину и приговариваю:

– Забей. У тебя и без него все отлично. В следующем году восстановишься в колледже, устроишься в салон к маме. Он еще будет локти кусать, вот увидишь! Что ты хочешь прямо сейчас? Скажи, я принесу. Завязывай плакать, ты пугаешь Борю.

– Мне кажется, я бы съела тонну мороженого… – признается сестра и, натянув вымученную улыбку, гладит Бориса по пушистым волосам.

Я молча набрасываю косуху и снова иду на улицу.

За заброшкой тротуар сворачивает вправо и, петляя, ведет в арку огромного, окруженного панельными девятиэтажками двора. Он чем-то похож на двор Глеба: тут тоже есть «Пятерочка», «Магнит» и забегаловка, где постоянно дерутся сомнительные личности.

Я сажусь на лавочку у сломанных качелей, грею дыханием руки, фотографирую облака и осенние листья, перечитываю переписку с Глебом и жду. Замечаю в песке под подошвой здоровенный ржавый гвоздь, поднимаю его и между делом прячу в карман.

У крайнего подъезда с визгом тормозит красная спортивная тачка – не новая, но все равно выглядящая эффектно. Придурок и понторез Серёжа в прошлом году всю весну с ветерком катал на ней Алину. Однако сейчас из салона выбираются сам хозяин – в спортивном костюме и черных очках – и некая блондинка с губами уточкой и наращенными ресницами. Она похожа на корову из старого советского мультфильма, но мама выразилась бы корректнее: «Нелли, зачем же так резко? Просто реснички L++ не всем идут…»

Придурок шлепает барышню по обтянутому легинсами заду и, обхватив граблей талию, ведет к дому.

Я точно знаю, что Алина несколько раз ему писала: отправляла Борины фотки и предлагала познакомиться с сыном. Денег она не просила и роман возобновлять не собиралась, но Серёга ничего не ответил, а потом и вовсе заблокировал ее номер.

Злость на несправедливость гребаного мира выходит на новый виток и сменяется холодной яростью.

Едва парочка скрывается за железной дверью, я покидаю скамейку, сжимаю нагретый пальцами гвоздь и, проходя мимо тачки, царапаю острием крыло, дверцу и капот. Раздается душераздирающий лязг и скрип, тачка разражается плачем сигнализации, Серёга выскакивает из подъезда и судорожно выискивает в карманах брелок, но я уже на безопасном расстоянии – как ни в чем не бывало выбрасываю орудие возмездия в урну и шагаю к «Магниту». Несмотря на хаос, который я только что учинила, в груди зажигаются звезды и сияют ярче тысячи солнц.

Глава 25. Глеб

Весь следующий день я думаю только о Неле и о деньгах Анастасии Вадимовны.

Нет, наверное, на свете человека, не мечтавшего, чтобы в один прекрасный день ему на голову свалился миллион. Я тоже об этом мечтал, но недолго, потом мама объяснила, что незаработанные деньги портят людей: порождают духовную слепоту, а за ней и греховность.

Впрочем, назвать деньги, которые предлагала мне мама Макарова, «незаработанными» в полном смысле слова нельзя. Ведь, как она справедливо заметила, мне пришлось терпеть ее сына несколько мучительных лет.

Но зато, если бы я их взял, мы бы оплатили Мишкино лечение на год вперед и, может даже, перевели его в санаторий в Сочи. Тогда мама перестала бы так страдать. Нет, совсем-совсем страдать она все равно никогда не перестанет, потому что ей нравится жалеть Мишку, но ей точно стало бы немного легче. А еще я бы смог набить свой шкаф неформатной одеждой. Позвонил бы Неле, и мы отправились бы по магазинам вместе. Кто-то же должен помочь мне с выбором. А у нее отличный нешаблонный вкус.