Звезды смотрят вниз

Но со стороны миссис Ремедж не последовало никакого знака внимания, ни даже самой слабой тени поклона при встречах на улице. А затем, в начале декабря, произошел ужасный инцидент. Однажды Дженни пришла в магазин Бэйтса купить муслину («Кузина Мэриэнн» в «Дамском журнале» только что намекнула, что скоро для элегантных женщин «последним криком моды» будет белье из муслина), а в магазине, у прилавка, рассматривая кружева, стояла миссис Ремедж. Это была крупная, ширококостная женщина с суровым лицом, производившая впечатление человека, несколько помятого жизнью, но сопротивлявшегося ей с исключительным упорством.

Но на этот раз, когда она стояла у прилавка, перебирая кружева, выражение лица миссис Ремедж было менее обычного сурово, более приятно. И когда Дженни подошла к ней вплотную и подумала о том, что их мужья заседают вместе в муниципалитете, – честолюбие ударило ей в голову. Она шагнула вперед к прилавку, самым светским образом улыбнулась миссис Ремедж, чтобы показать свои красивые зубы, и сказала любезно:

– Здравствуйте, миссис Ремедж. Не правда ли, для поздней осени сегодня чудный день?

Миссис Ремедж не спеша обернулась и посмотрела на Дженни. Ужасно было то, что она узнала Дженни и сразу же сделала вид, что ее не знает. В одну убийственную секунду лицо ее замкнулось, как устричная раковина. Она сказала весьма церемонно и свысока:

– Не припоминаю, чтобы мы с вами когда-либо встречались.

Но бедная Дженни в своем ослеплении и возбуждении сама устремилась навстречу своей судьбе.

– Я миссис Фенвик, – пролепетала она. – Мой муж в муниципальном совете вместе с вашим мужем, миссис Ремедж.

Миссис Ремедж безжалостно смерила Дженни взглядом с ног до головы.

– Ах, этот… – процедила она и, подняв то плечо, которое было ближе к Дженни, снова занялась кружевами, слащавым тоном обратившись к молодой продавщице: – Знаете, милочка, пожалуй, я все-таки возьму вот этот, самый дорогой кусок. А вы, конечно, пришлете мне его и запишете на счет.

Дженни багрово покраснела. Она сгорала от стыда. Такое оскорбление – и в присутствии продавщицы! Она повернулась и выбежала из магазина.

В этот вечер она со слезами рассказала обо всем Дэвиду. Он сосредоточенно выслушал ее, сжав губы в одну тонкую черту, затем сказал кротко:

– Вряд ли можно было ожидать, что жена Ремеджа бросится к тебе на шею, Дженни, раз мы с Ремеджем на ножах. За эти три месяца у меня было с ним несколько столкновений. Я опротестовал договор на поставку мяса. Я стараюсь задержать ассигновку пятисот фунтов, которые он преспокойно требовал у города на прокладку мостовой мимо его нового дома в Слус-Дине, – новой мостовой, никому, кроме него, не нужной! На последнем заседании я поднял вопрос о том, что он на своей грязной частной бойне нарушает шесть существующих правил. Так что можешь поверить, что он не очень-то меня любит.

Дженни с возмущением уставилась на него, горячие слезы выступили у нее на глазах.

– А зачем тебе идти против таких людей? – Она всхлипнула. – Странный ты человек. Для тебя были бы так полезны хорошие отношения с мистером Ремеджем! Я хочу, чтобы ты выдвинулся!

– Ах, Дженни, голубушка, – сказал Дэвид терпеливо. – Я же объяснял тебе, что для меня такое «выдвижение» немыслимо. Может быть, я и странный человек, но за последние годы мне пришлось пройти через такие необычайные испытания – несчастье в шахте и война… Ты разве не находишь, Дженни, что пора нам вступить в борьбу со злом, вызывающим такие несчастья, как в «Нептуне», и такие войны, как последняя война?

– Но, Дэвид, – простонала Дженни, следуя своей неопровержимой логике, – ведь ты зарабатываешь только тридцать пять шиллингов в неделю!

Дэвид вдруг тяжело задышал. Он перестал убеждать Дженни, молча посмотрел на нее, встал и вышел в другую комнату.

Дженни приняла это как знак пренебрежения, и жгучие слезы жалости к себе снова закапали из ее глаз. Она надулась, пришла в состояние сильнейшего раздражения. Да, Дэвид переменился, он теперь совсем, совсем другой. Напрасно она его всячески ублажает – видно, она потеряла власть над ним. Несколько уязвленная, Дженни пыталась разжечь в муже чувственность, но Дэвид и тут оказался до странности неподатлив, настоящий аскет. Дженни поняла, что физическая страсть, не оправданная нежностью, ему противна. Ее это оскорбляло. Сама она способна была в одну минуту загореться, перейти сразу от бурной ссоры к бурному взрыву страсти и стремительно и настойчиво искать ее утоления. На ее языке это скромно называлось «мириться». Но Дэвид был не таков. И она находила это «ненормальным».

Дженни, по ее собственному выражению, была «не из тех, которые позволяют себя третировать», и разными способами мстила за обиду. Она совершенно прекратила всякие попытки угождать Дэвиду: возвращаясь домой по вечерам, он находил потухший камин, а ужина ему не оставляли совсем. То, что он никогда не жаловался и не сердился, больше всего злило Дженни. В такие вечера она делала все, что могла, чтобы вызвать его на ссору, а когда это ей не удавалось, она принималась пилить его: