Звезды смотрят вниз

Вверх по знакомой железной лестнице, через маленькую комнату комиссии и наконец на балкон. Прохладный ночной воздух был так приятен после духоты и яркого света внутри. Внизу под балконом – огромное скопление народа, вся улица перед муниципалитетом запружена. Бледный молодой месяц плыл в вышине над копрами «Нептуна» и осыпал море серебряной чешуей. Ропот ожидания поднимался из стоявшей внизу толпы.

Балкон был битком набит. Дэвида вытолкнули вперед, в крайний угол. Рядом с ним оказался Ремедж, оттертый в давке от Гоулена. Толстый мясник уставился на Дэвида, его большие руки судорожно сжимались, глубоко посаженные глаза под седыми кустиками бровей сверкали злобой. На лице его было написано откровенное желание увидеть Дэвида посрамленным.

Раттер с бумагой в руке вышел на середину балкона, обратясь лицом к притихшей толпе. Мгновение немой наэлектризованной тишины. Еще никогда в жизни Дэвид не переживал такой мучительной, такой волнующей минуты. Сердце его бешено колотилось. Прозвучал громкий, резкий голос Раттера:

– Мистер Джозеф Гоулен – 8852 голоса. Мистер Дэвид Фенвик – 7490 голосов.

Раздались громкие крики. Первым заорал Ремедж: «Ура! Ура!» Он ревел, как бык, размахивая руками, в настоящем экстазе.

Одно «ура» за другим раскалывало воздух. Сторонники Джо толпились вокруг него на балконе, засыпая его поздравлениями. Дэвид схватился за холодные железные перила, стараясь сохранить мужество и самообладание. Побежден, побежден, побежден! Он поднял глаза, увидел Ремеджа, который наклонился к нему, увидел, как прыгали его губы от неистового восторга.

– Провалили-таки вас, черт бы вас побрал! – злорадствовал Ремедж. – Проиграли! Всё проиграли!

– Нет, не всё, – возразил Дэвид тихо.

Снова «ура», приветственные выкрики, настойчиво призывающие Джо. Он в самом центре балкона, у перил, упоенно внимает лести этих тесно сбившихся, возбужденных людей. Он возвышается над ними своей массивной, внушительной фигурой, которая, чернея в лунном свете, кажется неправдоподобно большой и угрожающей. Внизу бледные лица. Все – на его стороне, все готовы служить его интересам, его целям. Ему принадлежит земля, принадлежит и небо; слабое жужжание донеслось издалека – это ночной полет его ресфордских самолетов. Он царь и бог, его могущество неограниченно. И это только начало. Он будет подниматься все выше и выше. Глупцы, что стоят там, у его ног, будут помогать ему. Он достигнет вершины, расколет мир, как орех, голыми руками, молнией рассечет небо. Мир и война будут зависеть от его воли. Деньги принадлежат ему. Деньги, деньги… и рабы денег. Подняв обе руки к небу жестом слащавого лицемерия, он начал:

– Дорогие друзья мои!..

XXIII

Холодное сентябрьское утро. Пять часов. Еще не рассвело, и ветер, вынырнув откуда-то со стороны невидного во мраке моря, пронесся по небесному своду и отполировал звезды до яркого блеска. Тишина нависла над Террасами.

Но вот, пробившись сквозь безмолвие и мрак, засветился огонек в окне Ханны Брэйс. Огонек продолжал мигать, и десять минут спустя дверь отворилась. Старая Ханна вышла из домика, задохнувшись от ледяного ветра, рванувшегося ей навстречу.

На Ханне были большой платок, подбитые гвоздями башмаки и целый ворох нижних юбок, под которые ради тепла была подложена серая оберточная бумага. Мужская кепка, напяленная на голову, покрывала жидкие пряди седых волос, а уши и щеки повязаны полоской красной фланели. В руках Ханна держала длинный шест. С тех пор как старый Том Колдер умер от плеврита, Ханна исполняла на Террасах обязанности сзывающего на работу, очень довольная, что в такие тяжкие времена может заработать лишний грош. Слегка переваливаясь из-за своей грыжи, она медленно двигалась по Инкерманской улице, похожая скорее на жалкий узел старого тряпья, чем на человека, и стучала в окна своей палкой, будя шахтеров, работавших в первой смене.

Но перед домом № 23 Ханна не остановилась. «Здесь будить не приходится никогда!» – подумала она с мимолетным одобрением и прошла мимо освещенного окна. Дрожа от холода, переходила она от дома к дому, поднимала палку, стучала и звала, звала и стучала, пока не исчезла в сплошном мраке Севастопольской улицы.

В домике № 23 Марта суетилась в ярко освещенной кухне. Огонь был уже разведен, ее постель в алькове прибрана, чайник кипел, в кастрюле шипели сосиски. Проворно разостлала она на столе голубую клетчатую скатерть, поставила один прибор. Легко, даже как-то весело несла она бремя своих семидесяти лет. Лицо ее теперь дышало удовлетворением. С тех самых пор, как она вернулась в свой старый дом на Инкерманской, к своему собственному старому очагу, это глубокое удовлетворение всегда светилось в глазах Марты, разглаживало угрюмую складку на лбу, придавая лицу непривычно веселое выражение.

Обзор кухни показал, что все готово и в порядке, а взгляд на часы (знаменитый мраморный приз за игру в шары) – что время близится к половине шестого. Легко двигаясь в своих войлочных туфлях, Марта быстро поднялась на три ступеньки по открытой лестнице и крикнула наверх:

– Дэвид! Половина шестого, Дэвид!