Герман знал, что у девушки его друга возникли какие-то проблемы со здоровьем и она поехала обследоваться в какой-то санаторий, в Подмосковье. И там, на нейтральной территории, Дима, приехав к ней неожиданно – проведать, и застал Лену с другим мужчиной. Банальнейшая ситуация! Разве мог кто-нибудь предположить, что эта измена так подействует на него, что он решит сам, добровольно уйти из жизни? Хотя если бы Герман тогда отнесся к реакции друга повнимательнее… Разве не это он имел в виду, когда сегодня говорил о Диме с Вероникой? «…Быть может, если бы я в ту, трудную для него, минуту оказался рядом с ним, ничего бы такого и не случилось». – «Ты говорил, что он человек слишком ранимый, впечатлительный. Если бы он не обладал такой тонкой, ранимой душой, то ничего такого не произошло бы…»
Но он же знал, знал, что Дима – именно такой, и все равно не приехал к нему, не увез из этого дома, где все напоминало Кедрову о его возлюбленной. А ведь Герман мог предположить такой исход, если бы… Если бы он знал! Но кругом все только и делают, что изменяют друг другу. И женщины, и мужчины. И если бы из-за измен все принимали решение – расстаться с жизнью, то численность населения земного шара заметно сократилась бы.
Так зачем он взял в руки пистолет? Это же не игрушка. Это оружие, способное лишить человека жизни.
– Что ты хочешь сделать? Убить меня? – спросила она насмешливо и как-то очень нехорошо улыбнулась. Он захотел врезать ей, но в его правой руке был пистолет. Он не мог ее ударить.
– Ты – шлюха, ты спала не только с тем типом, с кем Дима застал тебя в санатории! Твоим любовником был и Рубин! Я только сегодня видел твою фотографию, с которой он носится, как со святыней! Скольким еще мужикам ты заморочила голову? И вообще, зачем ты ко мне пришла?!
– Чтобы заставить тебя отдать мне этот дом. Он не твой! И мне противна мысль, что ты здесь живешь! Всем тут пользуешься! Здесь все – мое! Я покупала это с любовью – все чашки, тарелки, простыни. Это мой мир, наш мир – мой и Димы!
– Ты убила его, ты убила моего друга… Уходи, пока я не застрелил тебя!
– А… Так все-таки и ты способен убить человека? Даже ты, жалкий хлюпик, только и умеющий, что кропать свои никому не нужные песенки, в силах убить кого-то?! Женщину?!
– Ты не женщина, ты – гадина, змея! Ты морочила мне голову несколько дней! Ты пробралась в мой дом…
– Ошибаешься – в
– Ты, чтобы войти ко мне в доверие, использовала в своих целях настоящие трагедии… Ты глумилась над ними! Ты заставила меня поверить в то, что сама борешься со злом, в то время как ты и есть – само зло!
– Ну! Стреляй! Стреляй! Ты – полное ничтожество! Думаешь, я не понимаю, зачем тебе понадобилось купить этот дом? Да ты просто-напросто спрятался ото всех, чтобы никто не догадался о твоем творческом бессилии! Ты – импотент! К тому же – просто дурак, поверивший во все эти небылицы, которые я тебе понарассказывала!
Он вдруг услышал голос Вероники: «А ты, Гера… способен на убийство?» – «Не знаю. Быть может, поэтому я и могу предположить, что способен убить. В определенном состоянии души».
Что же это за определенное состояние души? Что он этим хотел сказать? Что он еще не знает себя, не ведает, на что он способен? И никто не знает о нем ничего, кроме того, что он способен писать музыку? А потому, если он даже сейчас и убьет ее, это воплощенное зло, то никто никогда на него не подумает.
Она так цинично рассуждала о зле и о том, что считает себя вправе распоряжаться чужими жизнями, так почему бы и не задать ей вопрос – имеет ли она сама право на жизнь?
– Разве ты – не само зло? Разве ты не понимала, что творишь? Неужели Дима не стоил твоей любви и верности?
Она вдруг посмотрела на него как-то странно, глаза ее наполнились слезами, тотчас покатившимися по ее щекам. Много-много слез, ручьи слез.
– Как он умер? Я не знаю… – она давилась ими.
– Я никому не сказал, даже Рубину. Хотя он только сегодня меня об этом спрашивал.
– Умоляю тебя, скажи! А потом делай все, что хочешь. Я должна знать, как он ушел. Я слышала столько различных версий! Он же не повесился? Не вскрыл себе вены?
– Заткнись! – Он приставил ей дуло пистолета прямо к груди. – Иди!
– Куда? – Ее жалкое лицо стало совсем мокрым от слез. – Куда идти? Это мой дом, и я хочу здесь остаться. Купить его я не могу, у меня нет денег.
– Что же тебе любовники не дали? А?
– Скажи, умоляю. – Она сползла на пол и обхватила руками его колени. Стала целовать их!
– Встань и иди, говорю!
Она поднялась, запахнула плотнее пижамную куртку.
Подталкивая Лену дулом в спину, он заставил ее подойти к входной двери.
– Открывай!
– Зачем?
– Ты же хотела знать, как погиб Дима? Пойдем, я покажу тебе, где и как он погиб!
– В курятнике, значит… О господи! Бедный…
Герману захотелось сказать ей что-то грязное, тяжелое, чтобы она от одного его оскорбительного слова уменьшилась в размерах. Но он не смог. Подумал: Рубин на его месте сказал бы. Но только не в адрес Лены Исаевой, этой шлюшки, из-за которой погиб Дима.