Звезды царской эстрады

– Господа, мы должны быть на высоте!.. Мы не в какой-нибудь захудалой провинции, на нас смотрят хотя и не сорок веков с вершины пирамид, но смотрит герцог Ришелье со своего постамента. Давайте же сделаемся трезвенниками хотя бы на дни репетиций и до спектакля включительно!..

Увы, мой вопль не имел успеха. Заикин был глух и нем и вливал в себя алкоголь со стихийностью былинного богатыря. За Куприным, как тень, ходил какой-то не то паж, не то оруженосец с неизменными двумя бутылками коньяка в бездонных карманах. И, нечего греха таить, прекрасный писатель и человек сплошь да рядом привлекал к ответу свой странствующий винный погреб.

На репетициях я портил себе кровь и нервы. Один Жакомино, этот музыкальный итальянец, легко постиг и усвоил всю ту опереточную премудрость, каковая от него требовалась. Самым неподатливым оказался Иван Заикин. Ему легче было выдержать на своих могучих плечах железный рельс с повисшими на нем двадцатью человеками, нежели пропеть несколько слов, полагавшихся Ахиллу. А. И. Куприн усвоил роль Калхаса вполне добропорядочно, я не имел никаких замечаний и был бы вполне удовлетворен, если бы не этот проклятый оруженосец…

Генеральная репетиция сошла кое-как. Наступил день спектакля. В театре столпотворение вавилонское. Все разбросано, не хватало приставных кресел. Зрители терпеливо стояли в проходах. Поднимается занавес.

На сцене Калхас. Произносит традиционную фразу: «Все цветы и цветы, слишком много цветов».

Я стою за кулисами ни жив ни мертв… О, ужас! Александр Иванович продолжает и продолжает какую-то уже совсем отсебятину. Вслушиваюсь, пробую вникнуть – ничего не понимаю! В воздухе реет как будто признак скандала. Но навык старого театрального волка подсказывает мне, что все сойдет благополучно. Популярность Куприна, его личное обаяние и то, что он был кумиром молодежи, – все это спасло положение.

Публика млела от восторга, лицезрея его и забывая невнятное бормотанье продувного канальи-жреца.

Ура! Несмолкаемый гром аплодисментов. Теперь уже все было нипочем и не было места грозным предчувствиям. Я облобызал оруженосца, дежурившего в кулисах со своими бутылками!..

Ахилл-Заикин всю сцену заполнил своей гороподобной фигурой. Никогда с тех пор, как существует оперетта, не видели подмостки такого Ахилла. Если бы Оффенбах встал из своей могилы на Пер-Лашез, он сам зааплодировал бы такому великолепному Ахиллу, которого мы втиснули с величайшим трудом в кавалергардские латы. Публика осталась в полном восторге. Скромная студенческая касса обогатилась несколькими тысячами рублей. В газетах появлялись хвалебные рецензии.

Ю. Морфесси в оперетте «Прекрасная Елена»

На другой день Куприн признался: «Я сам не знаю, что я говорил, может быть, нехорошо было!» – вырвалось у него с той очаровательной застенчивостью, которая обезоруживает кого угодно.

Мы расцеловались.

– Хорошо, очень хорошо все вышло, дорогой Александр Иванович! Твое имя на устах у всей Одессы, а твое участие дает возможность студентам внести плату за право учения.

Мы часто бывали в Северной гостинице», где на открытой сцене с успехом подвизался Сергей Сокольский. Поклонницы засыпали его цветами. Но я однажды, балагана ради, сделал ему другое подношение, более прозаическое: заказал на кухне колоссальную свиную котлету, и, когда Сокольский исполнил свой номер, котлета была подана ему на сковороде.

Сокольский, догадавшись, где собака зарыта, тотчас же нашелся:

– Ах, это мозги Морфесси! Очень, очень приятно!..

А немного позже, за ужином, мы эту котлету запивали холодной водкой. На этой же самой эстраде лихо отхватывал чечетку негр Гопкинс. Это был самый красивый, самый эффектный негр, какого мне доводилось встречать. Как-то Гопкинс, женатый, между прочим, на русской казачке, приглашен был в Царском в Собрание гвардейских стрелков танцевать в присутствии государя. Там он блеснул своим коронным номером – катаньем на коньках без коньков. Он делал это с неподражаемой легкостью, давая полную иллюзию конькобежца. По окончании танца государь заговорил с ним по-английски, на что Гопкинс ответил:

– Ваше величество, я очень хорошо говорю по-русски!

– Ваша жена, я слышал, русская под данная? – спросил государь.

– Никак нет, ваше величество, моя жена казацкая подданная, – ответил Гопкинс, вообще плохо разбиравшийся во всем, что выходило за пределы виртуозной резвости его ног.

В «Северной» мы с Гопкинсом проделывали такие вещи, заранее если не прорепетированные, то обусловленные. Входит он в мою ложу. Я вскакиваю и громко кричу:

– Как вы смели ворваться ко мне!