Звезды зреют на яблонях

Нил постепенно светлел. Сначала он был глянцевито-зеленым, бархатистым, темным — таким же, как наши русские реки, — потом розовел. От острова отделялись фелюки, их паруса еще свернуты, они неслышно, на веслах, приближались к берегу. А Нил все светлел. Рыжие бугры пустыни подступали к самой воде. Там, на западном берегу, гигантский некрополь правителей Элифантины, самого южного египетского нома… Нил становился желтым. В бледной, еще не яркой, еще утренней голубизне неба появляются сотни больших черных птиц. Птицы делают круг. Они как черные траурные самолеты. Заход, еще заход, и коршун идет в пике.

На набережной открываются маленькие арабские кофейни. Столики вынесены на тротуар. Днем, в жару, их снова уберут в помещение… А Нил все светлее, все ослепительнее, все невозможней для глаза, и уже не напоминает наши русские реки.

Я сижу на высоком левом берегу Нила. За спиной крохотный зеленый оазис. Он только недавно создан вокруг лаборатории геологов, а дальше — безжизненная, бурая, яростно освещенная солнцем пустыня. Но внизу, на воде, покачиваются четыре баржи, на которых установлено буровое оборудование, и с той стороны реки доносится грохот стройки. Этот грохот смягчен расстоянием, может быть, самим воздухом тысячелетий, их тишиной, которая отступает с трудом, неохотно… И по звуку трудно определить масштабы строительства. Но именно тут проходит та невидимая глазу линия, которую проектировщики называют осью плотины, и в этом месте в русло реки будут обрушены миллионы кубометров камня, уложены миллионы кубометров нильского ила, намыты миллионы кубометров песка, и гигантская каменно-набросная плотина высотой в сто одиннадцать метров перегородит реку.

Рядом сидит Слава Гольцов, белокурый, голубоглазый молодой инженер. Он эксперт по буровым работам, которые производятся в русле.

Мы перекидываемся нечастыми словами, ведем себя так, будто это Клязьма или Москва-река, а мы рыболовы, и ждем, клюнет или не клюнет, и раздумываем — почему не клюет?

— Да ведь это Нил! — вдруг говорю я.

— Ну да, Нил, конечно. — Гольцов не понимает. — Ясно — Нил!

Что это — леность воображения? Дремлет себе на солнышке. Ему, воображению, так спокойнее.

А может быть, вовсе не леность?

Бедное мое воображение, привыкшее ходить у ноги, дрессированное!

Помню, то была юность, над столом редактора висел транспарант, и на нем начертано тушью: «Без «я», без «мы», без природы». Где уж тут воображение!

— Бахр-эль-Джебель, река гор, — вопросительно говорю я Гольцову. — Бахр-эль-Зераф, река жирафов, — ведь это рукава Нила?

— Ну да, Нила! — Гольцов опять не понимает.

Но что-то произошло, что-то уже случилось. Так бывает с лошадьми, которые застоялись в деннике: вот денник открыт, и кони несутся, летят… И Нил больше не Клязьма, а великая африканская река, и мы сидим на ее берегу, и в тридцати километрах тропик Рака…

От озера Танганьики, по окраинам Конго, Кении, через Эфиопию, через Судан, по глубочайшим каньонам и колючим лесам акаций, по саванам, где травы укрывают жирафов, по необозримой стране болот и величайшим пустыням мира течет Нил. На рассвете к водопою выходят слоны. Крокодилы лежат на отмелях. Плывет где-то в нильской воде рыба, которая может дышать и легкими, и жабрами. На его берегах живут народы. По прекрасному африканскому материку течет эта река.

Привет тебе, Хапи,
Выходящий из этой земли,
Приходящий, чтобы напитать Египет…
Создающий ячмень,
Выращивающий полбу…
Земля ликует,
Когда он восходит…

— Значит, вы будете бурить в русле Хапи?

Гольцов кивает, достает блокнот и начинает чертить.

Под створом плотины должны быть пробурены скважины на глубину в двести пятьдесят метров. Данные, которые получат геологи, необходимы для расчетов плотины. За легкой штриховкой, которую наносит Гольцов на страничке карманного формата, я как бы вижу весь этот пласт, нанесенный Нилом. Сотни тысяч лет работала река, размывала берега, тащила за собой обломки скалы, обкатывала камни, превращала их в валуны, размалывала их в песок… Сверху на нильском дне лежат тонкие пески. Они как атлас. Это совсем молодые современные отложения. Ниже песок зернистый, уходит вглубь до пятидесяти метров. Еще ниже — валуны. Под ними снова пески. Их подстилает плотный глинистый горизонт, спрессованный всей этой тяжестью, и только под ним — скала. Сотни тысяч лет! И от каждого слоя нужно взять образец, чтобы в лаборатории арабские и советские геологи могли определить фильтрационные свойства каждого горизонта, а проектировщики — рассчитать, как этот пласт насытить цементно-глинистым раствором, чтобы в грунт под плотиной не проникала вода, не выносила пески, не вымывала углубления и чтобы плотина не оседала.

Все вопросы, связанные с техникой бурения, лежат на Славе Гольцове.