Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Он действительно успел побывать в отделе виз. Принявший его сотрудник — знакомого на месте не оказалась, — вернул ему паспорт без визы, пожурив за нарушение паспортного режима. В ОВИРе было известно, что Петр жил не у жены, не по тому адресу, который указывал в документах. Единственный выход на будущее — оформление вида на жительства. Так ему посоветовали. Но для этого ему необходимо было вернуться домой во Францию и делать запрос из Парижа.

— Это не самое страшное, — сказал Петр. — Я виделся с Василием Петровичем.

— Опять?!

— Он позвонил, хотел побеседовать. Для этого я и ездил. Виза… Это уже потом стало ясно.

— Отказаться ты постеснялся… — упрекнул я.

— Я предпочитаю брать быка за рога.

— За рога берут тебя.

Он усмехнулся и стал рассказывать подробности:

— Я не понимаю, всерьез или так, но сегодня мы говорили обо всех подряд… Они всех вас знают наперечет. Ты в списке. И знаешь, как тебя там называют? Вечным дачником.

— Простить не могут… за дядю, который смылся. Но это не ново, — сказал я.

— Да нет, их вроде другое злит. Ты через Грэмма рукописи переправлял? Было такое?.. Он их почтой с главпочтамта, что ли, посылал?.. Надо же быть такой бестолочью! — выругался Вертягин, имея в виду не то Грэмма, не то меня. — На твоем месте я бы не обольщался такой дружбой. Грэмм, чтобы ты знал, любит две вещи — себя и свое благополучие. Он запасается клубникой на зиму. Покупает ее летом на базаре и держит в морозильнике всю зиму… не знал об этом?

Я скептически помалкивал.

— Одним словом… Василий, комбинатор, мне так и сказал: «На этот раз ты уедешь без продления визы. Единственная возможность вернуться в Москву — это привезти всё то, о чем тебя попросили…» Сам факт обращения за визой в консульство в Париже будет якобы означать, что я согласен с их условиями… Как тебе такой сценарий?

— Вы давно уже на «ты» с Василием Петровичем? — спросил я.

— Какая разница? Я тебе объясняю… русским языком, что мне показали на дверь, — вспыхнул Петр. — Меня выдворяют… Так это называется?

— Так не выдворяют, — сказал я. — Ну уедешь… Через два-три месяца о тебе забудут. Таких, как ты, здесь пруд пруди.

— Легко сказать.

— Когда они начинают так обрабатывать человека, у них есть на это причины.

— Например, какие?

— Может, им отец твой нужен?

— При чем тут отец? Старик. Трубит в министерстве, сидит в подвале, — отмахнулся Петр. — Кому он нужен?

— На твоем месте я бы, не раздумывая, ехал домой, — сказал я после некоторого раздумья, — причем ни дня бы не откладывал.

— А Маша?

— Отец не даст ее в обиду. Всё отстоится. Через некоторое время вернешься. Не могут же они не пустить тебя назад.

— Почему не могут?

— Времена давно не те.

Петр помолчал, а затем его как прорвало:

— У тебя всё просто… Плюнуть на всё, хлопнуть дверью. Так вы все и делаете. Да что вы все себе вообразили?! Что там рай? Что только о вас там все и думают? Да понимаешь ли ты, что всем наплевать на вас? Лишь бы вас не видно было и не слышно…

— Иначе загребут, — пригрозил я. — Тебя завербуют.

Но остановить его уже было невозможно:

— Все вы заодно. Все вы сидите и ждете, что какой-то дядя придет и всё за вас сделает. Всё изменит! — Петр делал явную аллюзию на моего дядю, жившего в Нанте. — Вода не течет под лежачий камень. Вы привыкли делить друг друга на «мы» и «они». Да кто такие — вы? Кто такие — они? Этот Василий, из 5-го отдела, видел бы ты — такой же, как все. Нормальный парень. Просто дурак. А может быть, дети у него, семья. Ведь их кормить нужно. В какой стране можно жить вот так, как ты живешь? Сидеть, рыться в книжках! Снежок подметать под Шестую симфонию! Мышей морить по углам! А остальное — пропади оно пропадом! Конечно, всё относительно. Я не сравниваю. Но всё же… Поверь мне, там, во Франции, на Россию всем начхать. Там любят несчастную Россию. Любят смотреть по телевизору «Доктора Живаго», состряпанного в Голливуде… с Омаром Шерифом в каракулевой папахе… Но по духу вы им чужды. Вас боятся как огня. Вы — антиподы. Однажды увидишь, когда всё рухнет. Когда всё встанет на свои места… здесь, в Москве… ты вспомнишь мои слова… Но ты прав. Программу пора сворачивать…

Я так и не понял, почему никто, кроме меня, не поехал проводить его в аэропорт. Напоследок он что-то невнятно мне объяснял, но я уже не вдавался. Как бы то ни было, в Шереметьево, перед перегородками таможенного зала, мы топтались с ним вдвоем.

Вещей у Вертягина было мало, один небольшой чемодан. Петр хотел было отдать мне оставшиеся у него рубли, но решил облагодетельствовать носильщика, которого мы взяли, выбравшись из такси, непонятно зачем — не успели отвертеться. Всунув в пятерню ушлого на вид малого две купюры, Вертягин млел от удовольствия. Нагловатый, с задоринкой в физиономии, тот едва не отвесил ему поклон и, решив, что за рвение ему могут прибавить еще, схватил чемодан и стал проталкиваться без очереди, мы едва его остепенили.

Уже за стойкой, пока офицер таможни просматривал содержимое чемодана, Вертягин приблизился ко мне и с виноватой миной произнес: