Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

Опять похорошевшая и непохожая на себя вчерашнюю — точь-в-точь как в аэропорту, когда прилетела из Вены, — Марта на ура принимала любое предложение. В любой миг готова была ехать обедать, делать покупки в супермаркете, бродить по залам местного музея, соглашалась провести вечер в кино и даже отправиться купаться в городской бассейн, где вряд ли было людно в разгар пляжного сезона. Однако тут же делала всё наперекор, как это обычно случалось с ней в минуты перемирия с собой, как только к ней возвращалась, лишь временно, женская уверенность в себе и неизбывная потребность верить в свою неотразимость — верить любой ценой. Что удивительно, одного желания оказывалось предостаточно. От одного взгляда на нее Петру становилось неспокойно. Как и ей, ему тут же хотелось чего-то большего…

Одна ее талия, из-за «процедур», перенесенных в минувшем году, немного оплывшая, день назад вызывала у Марты уйму опасений. Но вдруг ни талия, ни дряблость ягодиц ее больше не страшила. Теперь ей казалось, что ее стройная, вопреки всему, фигура выделяется из толпы и бросается в глаза своей белизной, а оголенная, правильной формы грудь с шоколадного цвета налитыми сосками приковывает к себе взгляды не только мужчин, но и загорелых конкуренток — всех мастей, всех весовых и возрастных категорий, — которыми изобиловал пляж.

И она не переставала тормошить Петра, выдвигая всё новые и новые планы, то на вечер, то на ближайшие дни, раз уж на побывку в Грасс грозился приехать ее австрийский кузен, и его нужно было чем-то развлекать. Или вдруг пускалась в неожиданные рассуждения, раскрепощенный тон которых волей-неволей приводил Петра в чувство и заставлял задуматься над тем, не становится ли их жизнь пресной, слишком обыденной. Еще вчера они боялись этого как огня. Их отношения явно нуждались в какой-то перезагрузке. Возбуждение Марты еще больше усугублялось его демонстративным безволием.

— Весь женский контингент лично я подразделяю на несколько категорий, — пыталась Марта его растормошить. — Первая — бледнотелые мамаши с безобидным целлюлитом. Вон как те, с двумя пупсиками… у самой воды, видишь?.. Вторая — нимфетки, которые хорошо понимают, что это значит. Третья — надувной мяч, к которому кто-то приделал ноги и между ног прилепил пучок соломы. Ну а четвертая — это, конечно, Эммы Бовари… Хорошенькие, томные провинциалочки. Мужья заставляют их перекрашиваться в блондинок. По-моему, они самые интересные. Если б я была мужчиной… Постой, сейчас я покажу тебе один роскошный экземпляр. Только что бродила тут одна… — Марта вскочила на колени, насадила на обмазанный кремом нос зеркальные очки и стала озираться по сторонам. — Да куда ж она подевалась?.. Ты не согласен со мной? Что ты молчишь? Какой тип ты бы выбрал? Но только честно…

— Если закрываю глаза — Эмму Бовари, — ответил он, морща лицо от ослепительного солнца. — А если смотреть на мир реальных вещей — тебя, Марта, кого же еще? Но если честно, то… боже мой, как все — нимфеток, наверное.

По лицу Марты прометнулась едва заметная тень.

— За откровенность — спасибо. Но ты прав. Я тоже предпочитаю нимфеток. Как и большинство женщин, кстати… — Ей явно хотелось чем-то удивить.

— Большинство женщин предпочитают нимфеток? Да неужто?

— А ты не знал?

Он тоже насадил на глаза черные очки и тоже стал всматриваться в пляжную суматоху, словно намереваясь что-то в последний раз сверить, прежде чем дать окончательный ответ.

Немного в стороне несколько немолодых уже подзагоревших мужчин с животами перебрасывалась детским мячом, и делали это настолько неуклюже, проваливаясь на рыхлом песке, что невольно приковывали к себе взгляды. Трое мальчиков, в чем мать родила, от загара матово-кремовые, на корточках сидели в пене прибоя и сооружали запруду. А за ними горстка разноликой детворы, мал мала меньше, обступив загорелого дочерна старика с корявыми, сухими ногами, наблюдала за тем, как он возводит из мокрого песка готический собор с подъемным мостом, арочными воротами и стрельчатыми окнами. Различить в конструкции удавалось даже лепнину на фасадах.

От скопления людских тел — бурых, коричневых, копчено-малиновых и просто белесых, цвета сметаны — пляж шевелился. И время от времени, когда в перспективе, над удаляющимися голыми телами не оказывалось стоящих во весь рост, казалось, что он кишит какими-то странными, непонятно зачем расплодившимися существами. Ни на песке, ни в воде, лениво вспенивавшейся у кромки берега и постепенно, по мере отдаления от берега, приобретавшей действительно лазурный цвет, было не протолкнуться.

— Тебе не кажется, что скопление голых тел… что в этом есть какая-то предначертанность, что-то обреченное? — выдал Петр. — Смотришь на людей — вроде бегают, резвятся. А если вдуматься, на сердце так и ёкает.

— У меня не ёкает… Ты неисправим, — упрекнула Марта. — Нужно уметь отключаться, не думать ни о чем. Уметь сливаться с водой, с песком, с толпой, радоваться простым вещам, тому, что есть… Ах, да ты никогда не поймешь.

— Я согласен. Но толпа иногда противопоказана.

— Кому?