Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 1

— Зависть? К еврею?!

— Bitte, Niko! Das reicht jetzt! — заговорила Марта по-немецки. — Höre jetzt endlich auf Wein zu trinken! Oder willst du krank werden.[2]

И опять над столом повисло молчание. Все трое какое-то время смотрели в неспокойную от ветра темноту парка, но каждый в свою сторону.

— Что бы мы ни говорили, искусство не может быть предметом торга, — сказал кузен изменившимся голосом, пытаясь найти хоть какую-нибудь почву для взаимопонимания. — С этим я никогда не смогу согласиться.

— Ты просто расист. В самом вульгарном смысле этого слова, — сказал Петр.

— Да! — вспыхнул тот. — Да! Я их не люблю. И я уверен, что в душе вы их тоже не любите. Вы просто не хотите себе в этом признаться. Боитесь сказать себе правду, потому что не знаете, куда она вас заведет. И расизм тут ни при чем! Более страшных расистов, чем сами иудеи, нет на свете!

— Niko, ich biete dich, halt den Mund![3] — вновь взмолилась Марта. — Еще одно слово, и я уйду! Вы хотите продолжать вдвоем?

— Что бы ты сказал в таком случае на то, что я еврей? — проговорил Петр с двусмысленной ухмылкой.

— Вы?

— Я.

Кузен мерил его растерянным взглядом, не зная, как реагировать.

— So ein Mist![4] — пробормотал он, врезав кулаком по столу, и добавил: — Не верю!

— Придется поверить, — сказал Петр.

Николас перевел окаменелый взгляд на Марту, опять уставился на Петра, но тут поднялся из-за стола и выплеснул:

— Тогда… катитесь вы к чертовой матери! — Он отшвырнул стул и стремительной поступью направился в дом.

— Ну дает… — произнес Петр после некоторого молчания.

— Да просто выпил. Он же никогда столько не пьет, — сказала Марта с надрывом в голосе. — Ты тоже хорош.

— Вот так я себе и представлял Австрию… Кожаные шорты с бубенцами. Не люди — а лбы, какие-то марсиане. Едят за троих. Говорят за десятерых.

— Сам не знаешь, что мелешь… Он совсем не такой. Зачем ты сказал ему, что еврей? Зачем нести такую чепуху? Зачем говорить неправду?

— Хотел посмотреть, что он на это скажет.

— На подобную чушь?! Увидел?

— Все однажды попадают в такой переплет. Единственный способ что-то объяснить человеку — это дать ему возможность побыть немного в шкуре другого. Словам никто не верит.

— Ты жалеешь, что я его пригласила?

— Нет, не жалею. Я просто устал от этих выяснений.

— Он совсем не такой, — вновь заверила Марта. — Ему хорошо у нас, и он вспыхивает. А ты, вместо того чтобы промолчать, разжигаешь его своей манией всему перечить. У тебя талант выявлять в людях недостатки, давно это заметила. Ты намеренно ставишь людей в такие ситуации, чтобы проверить: выдержит или сломается. Но ведь нет людей, которые могли бы выдержать такой экзамен!

— Он просто юный, самоуверенный дурак! О чем мы говорим?..

Глядя в темноту, Марта удрученно молчала.

— Как хочется покоя! — добавил он. — Без болтовни, без арийцев и истории племен. Какая-то напасть последнее время! Одни арийцы вокруг, ты обратила внимание?

— Раньше ты утверждал, что немцы тебе нравятся.

— Они мне и сегодня нравятся. Мне просто надоело обсуждать проблемы вселенной, сидя перед тарелкой с сыром, можешь ты это понять?

— Если я правильно тебя понимаю, завтра ты снова собираешься просидеть здесь весь день?

— Ради бога, увези куда-нибудь этого Гулливера.

В саду стемнело. Несмотря на поднявшийся ветер, шумная, безлунная ночь казалась настолько плотной и непроглядной, что свет из окон, выхватывающий из темноты неестественно правильные трапеции, придавал очертаниям «Бастиды» временный, бутафорский вид. Со всех сторон доносился шум листвы, сопровождаемый непонятным скрежетом и отдаленными судорожными толчками, которые передавались по воздуху словно взрывная волна. Но это и был долгожданный мистраль. Ветер поминутно нарастал и обещал стать ураганным…

— Никогда не думала, что мы доживем до таких дискуссий, — произнесла Марта, кутаясь в шерстяную кофту, однако в голосе уже звучало примирительное безволие. — Петр, я хочу тебя попросить о чем-то важном…

— Разумеется. — Он поднял на нее взгляд.

— Если ты когда-нибудь захочешь порвать со мной, то прошу тебя, скажи об этом сразу. Медленное унижение — самое ужасное.

Он с досадой покачал головой.

— Я серьезно.

— Вы страшный суд решили надо мной устроить.

— При чем здесь суд… Ты всё выворачиваешь наизнанку. Я о другом говорю. Ну посуди сам… В каком огромном мире мы живем! Какое количество людей нас окружает! И хотя бы поэтому я никогда не смогу поверить, что тебе не попадаются женщины, которые тебя бы притягивали. Это невозможно, если ты нормальный мужчина. Я не хочу сказать, что это должно произойти. Но для меня важен принцип… Скажи, положа руку на сердце, ты веришь в физическую верность?

Петр поднялся, раскуривая сигару, обошел стол по кругу, повернулся к Марте спиной и, о чем-то размышляя, смотрел в шумящую темноту.

— Ни в физиологию, ни в ее господство над нашими мозгами я не верю, — сказал он. — Всё зависит от того, что мы хотим от жизни и друг от друга.