Звёздный егерь

— Ну и что? А прожектор — разве не подсветка? Причём не забудь, что мы в океане, где особенно много всяких «хамелеонов»: осьминоги, камбалы, креветки. Пойдём дальше, насчёт «скованной» руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?

— Могло.

— Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на неё так странно подействовал станнер?

— Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, Боб, — возразил эколог. — Эта барракуда действительно невосприимчива. У неё целых четыре моторно-двигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырёх центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.

— Вот как? Ладно, предположим. Но даже если допустить, что некое силовое поле возникает и генерируют его кораллы — что ещё надо доказать! — оба случая могли всё-таки быть проявлением элементарного защитного инстинкта. Морской угорь генерирует же для защиты электрический заряд. Или актинии — силовое поле может оказаться чем-то наподобие их стрекательных нитей. Нагнулся ты за веткой — щёлк, включился блок защиты, агрессор остановлен. Разогналась барракуда в атаке, приблизилась к коралловому кусту — вы-то стояли тихо, не шевелясь, — щёлк, снова блок. Всё. Нету больше твоих фактов. Есть только подозрения, причём практически ничем не обоснованные.

К удивлению Чекерса, Игорь не стал спорить.

— Да, ты прав, — сказал он, — это не более чем догадка. И собственными силами нам не разобраться. Но всё же… Кораллы существуют колониями, а разговоры по поводу «коллективных интеллектов» давно ведутся на Земле. И мне, как человеку с Земли, легче допустить, что мириады разрозненных полипов связались в сложную единую структуру. И предположить, что у этой структуры вероятность разумности выше, чем у любого баобаба.

— Правильно, выше, — буркнул пилот. — Я тут тоже кое-что просчитал на компьютере. На центральном. На базе собранных на момент данных вероятность разумности у кайобланкских кораллов оценивается в три пятьдесят шесть с шестёрками на конце процентов. Тебе это что-нибудь говорит?

— Не самый высокий индекс. На Ас-Сафире было шесть и семь. На Трастворди — восемь и одна. Вдвое больше. И оба раза разумность не подтвердилась.

— Именно. И тут, скорее всего не подтвердится.

— Боб, я сам прекрасно осознаю, что шансы ничтожны. Но они всё-таки есть. И если, прилетев домой, мы выясним, что кораллы были разумными. Слышишь, я говорю «были»!

— Ну ладно, — хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Чекерс. — Что ты предлагаешь?

— Нельзя уничтожать колонию кораллов.

— То есть нельзя взлетать?

— А какие будут последствия взлёта?

— Сейчас узнаем, — Роберт сдвинул панельку на пульте, привычно настучал задание корабельному компьютеру. Сразу, как только он окончил передачу, из печатного устройства поползла тонкая чёрная лента, испещрённая кружками. — Как я и думал, — сказал Чекерс, бегло просмотрев ленту.

— При взлёте на самой малой ионной тяге средняя температура воды в радиусе шестьдесят метров вокруг дисколёта поднимется до восьмидесяти двух Цельсия.

— Плохо, — нахмурился Игорь. — Рыбы погибнут все. А кораллы — их в лучшем случае уцелеет процентов десять-пятнадцать. Не более. Скорее даже меньше.

— Слушай, Игорь, — непривычно тихо и как-то просяще обратился Роберт к экологу, — а может, колония выживет, восстановится? Ведь за века существования у неё должна была выработаться чертовская жизнестойкость. Как у той барракуды.

— Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Но тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам.

— А не наоборот? — удивился Чекерс. — Высокая организация предполагает высокую выживаемость?