Кеша открыл глаза, готовый, если понадобится, защитить Фиву. Но вместо неё увидел пустое пространство каких-то световых наплывов. Словно слепец, внезапно утративший ориентацию, выпростал руки и едва не вскрикнул, ощутив окно электрички, а за стеклом – скользящие волны сугробов, которые он принял за какие-то световые наплывы. Нет, не какие-то, а вполне определённые наплывы её пеньюара, подумал Кеша и улыбнулся необязательности мыслей, которые, как ему показалось, иногда во много раз лучше обязательных.
– Фива, ты слышишь меня?
– Да, я слышу тебя.
Она слышала его в ударах сердца, отдающихся в висках.
– А ты? Где ты сейчас? – спросила она.
– Я в том же прежнем полупустом вагоне и у того же окна. И ещё в том же пальто без пуговицы и тех же армейских полусапожках, и тоже слышу тебя.
Да, он тоже слышал её в каждом ударе сердца.
– Кеша, приходи сегодня на встречу старого Нового года. Я буду ждать тебя.
– Это правда, – улыбаясь, согласился Кеша.
И они, будто всё ещё находясь рядом, произнесли вместе, как клятву, как спасительное заклинание:
Некоторое время молчали, проникаясь приятным ощущением единения – между ними не было ни времени, ни пространства.
– Странно, но теперь я слышу откуда-то ещё стук колёс, – удивилась Фива.
Она хотела спросить: слышит ли он приближающиеся шаги на лестнице? Но Кеша опередил – да, слышит.
Отворилась дверь, и с безапелляционной категоричностью прозвучало:
– Подъём! Хватит дрыхнуть…
Далее произошло какое-то непонятное, мельтешащее вибрирование звука, и голос исчез, пропал, словно раздавленный свинцовым каблуком. И в ту же секунду Кеша почувствовал на своём плече чью-то тяжёлую руку и запах застарелого винного перегара.
– Человек, человек хороший, отойди-подвинься – ты свет застишь.
– Ой, он просвечивается! Изыди, сатана, изыди! – вскричала женщина в годах, закрываясь прозрачным пустым пакетом, который невольно напомнил о диске из почтового ящика.
– Матушка, успокойся. Со мною тоже такое случается. На, употреби лекарство –
Заросший мужчина неопределённого возраста в какой-то сосульчатой ёжиковой шапке и продольно простроченном надувном бушлате одной рукой усаживал Кешу рядом с собой, а другой – совал в лицо женщине металлическую фляжку.
Кеша, не оговариваясь, сел, чтобы не привлекать повышенного внимания. И получилось как раз у окна и как раз прижавшись лбом к стеклу, то есть попал в то же пространство, в котором находился накануне, когда ехал из дому в Москву. Даже поза была прежней и настолько удобной, настолько соответствовала его состоянию, что невольно подумалось: наконец-то он опять в своей тарелке. И женщина в годах, и мужчина неопределённого возраста как-то сразу отстали от него, утратили интерес, словно он вдруг выпал из поля зрения. И Кеша вспомнил – не они ли прошествовали по лестничной площадке, когда он рассматривал диск?
– Палёнка? – спросила женщина, откручивая громоздкую пробку, которая попутно была походным стаканчиком.
Кешу поразило необыкновенно синее мерцание перстня на её указательном пальце.
– Да Бог с тобой, матушка, –
Матушка поднесла фляжку к носу и с явным удовольствием втянула запах, очевидно, ректификата.
– Питьё хорошее, но для меня недостаточное. Мне для прогрева костей рекомендована водочка, оптимально рассчитанная самим Дмитрием Ивановичем Менделеевым, – тридцать восемь градусов. А уж если
– Но брать воду у
– Пэ-пэ-зэ, – усмехнулась наголо стриженная женщина и отстранила его руку. – Не кипятись, этот недостаток мы сделаем преимуществом.
Она наполнила стаканчик и, вынув коробочку, выстрелила таблеткой под язык. Потом быстро, что называется залпом, опрокинула стаканчик с
– Ну как? – спросил мужчина и, нетерпеливо выхватив стаканчик, налил себе.
– Бэнэ вэртат!
Один за другим, не прерываясь, мужчина опрокинул два стаканчика и, закрыв фляжку, весьма ловко спрятал её в своём надувном бушлате, очень похожем на матрас.