Звёздный Спас

Они смотрел – глаза в глаза или друг на друга. Ему казалось, что всё происходящее между ними, происходит как бы отдельно от них, в какой-то замедленной киносъёмке. В её глазах, потемневших и ставших иссиня-чёрными, вдруг полыхнуло небесное пламя, изливающееся звёздами. Пространство комнаты покачнулось, и в проницающих и вибрирующих всполохах огня оно раздвинулось до необозримых пределов. Однако эти пределы затягивались белой прозрачной кисеёй, которая, уплотняясь, металлически поблёскивала, словно сети серебристых перистых облаков. Кеша увидел тех, тогда неведомых ему людей (космическую девушку и парня в серебряном комбинезоне), теперь понятных, как всплеск взаимных желаний. Желаний его и Фивы, которые неделимы и неотделимы друг от друга. Потому что вместе они – как бы одна бегущая волна, запечатлённая в тонком мире и явившаяся здесь, в материальном, в образах космических людей.

– Ты видишь их? – спросил Кеша и, взяв Фиву на руки и целуя её глаза, тихо опустил на кровать.

– Я вижу их, это мы с тобой накануне Нового года.

Он опять встал на колени.

– Ты видишь их с закрытыми глазами?

– Да, я вижу, но не их, а нас – это мы, Кеша.

Фива чуть привстала, ищуще, словно сомнамбула протянула руки и, обхватив Кешину голову, прижала к груди. Потом опять тихо опустилась на подушку.

– Ты знаешь, Кеша, мне очень хорошо сейчас. Даже в интимной близости мне не было так хорошо.

Она улыбнулась и неожиданно с горечью сказала:

– Это потому, что ещё никогда я так полно не чувствовала, что мы – одно, одно неразделимое целое.

Какое-то время они молчали. Его голова лежала у неё на груди, и он, прильнув к ней, прижимал её к себе, как высшую драгоценность. Фива была мягко-податливой, и её дыхание и машинальные движения пальцев, теребящих его волосы, навевали такую благость и успокоение, какие он испытывал только в детстве при убаюкивающих прикосновениях матери.

– Ты всё ещё видишь их? Ты всё ещё видишь нас в серебряных космических костюмах? – уточнил Кеша.

– Нет, – сказала она. – Я вижу маленького мальчика и маленькую девочку. Они в леске, у звонкого ручья.

Кеша услышал, как сердце Фивы, как бы в рывке, ударило с такой силой, что её тело вздрогнуло. Пульс участился, он невольно приподнял голову. Нет-нет, тело её было недвижимым, а глаза закрытыми.

Маленькие мальчик и девочка у звонкого ручья – что они делают? Кеша ещё только подумал, а в ответ и его будто кто-то с силой тряхнул за плечи, и сердце, отозвавшись, ускорило свой бег.

– Они сажают синюю луковицу цветка? – спросил Кеша и, закрыв глаза, опять приник к Фиве.

Удары её сердца были всё такими же сильными и, как отзвук эха, гулкими.

– Да. Мы сажаем синюю луковицу цветка, – сказала она.

«Так это была ты?» – подумал он.

В ответ она глубоко вздохнула.

«Ты обещал, что будешь приходить, и мы вместе будем смотреть, как цветок растёт. Ведь луковицу принёс ты, я только помогла посадить».

«Я не смог приходить. Досо́чки , при помощи которых я уходил в сон, у меня отняли – я потерял дорогу и не мог прийти. А ты ходила, ты смотрела, и вообще, как ты сумела войти в мой сон?»

В ответ Фива опять глубоко вздохнула. Она никогда не задумывалась, как это у неё получалось. Теперь-то она знает, что всё это – благодаря бабушке и дедушке. Они у неё не простые, бабушку и сейчас в их деревне по-за глаза называют колдуньей. Но главный, конечно, дедушка. Он оттуда уже являлся вместе с ангелом-хранителем Флором. По повелению Божией Матери являлся. И бабушке на память пуговку оставил со своей подвенечной рубашки. Это с них, с бабушки и дедушки, Фива взяла пример, когда во сне у Кешиного пальто оторвала пуговицу.

Кеша почувствовал, что сон всё шире и шире стал овладевать сознанием Фивы, что речь её замедляется, да он и сам как бы погружается в мягкое серебряное облако.

Воздействие неуёмного желания, подобно воздействию гипноза, в котором материальность сна уже тем реальна, что исключена для сомнений, а потому неопровержима, как истина. Желать и верить – это главное. Если бы человек мог отделять своё бренное тело от биополя, а биополе наполнять изъятой из всех изгибов тела психической энергией, то бренное тело исчезло бы из материального мира, перелилось в биополе. Иисус Христос, Бог наш, смертию смерть поправ, явил нам такую возможность. Его воскрешение – это есть урок нам, что мир тонкий и мир материальный взаимосвязаны и переход из одного состояния в другое обусловлен каким-то высшим чувством, с которым надо родиться. «Может, человеку индиго как раз и дано это», – подумал Иннокентий. И только чтобы не уснуть, спросил:

– А сейчас, Фива, что ты видишь?

– Я вижу твоего отца, он сидит в горнице на стуле, а над ним горит электрическая лампочка под круглым стеклянным абажуром.

– Как странно, – сказал Кеша. – Ты видишь явь сна наплывами? И как в такую явь входить? Тем более что я…