Звёзды — холодные игрушки

…Странная штука — такие вот случайные встречи. Машина остановилась у дедовой дачи, я вышел, стараясь заглянуть в лицо охранника. Но так и не смог, в салоне было темно.

— Спасибо, ребята, — сказал я. «Вольво» с легким гулом умчалось.

Я остался наедине с домом.

Нет, сказать, что я деда боюсь — это неправда. Даже ребенком я его не боялся. Побаиваются обычно отца, это и правильно для мальчишек. Вот только мне так и не удалось узнать, что такое — ласковая мама и строгий папа.

Разбились мои родители. Мне два года тогда было. Разбились на самолете, на мерзкой «тушке» — «ТУ-154», самолете, который следовало снять с полетов еще в девяностых годах прошлого века. Дед меня и воспитывал… если это можно назвать воспитанием.

Я помялся перед калиткой. Она была незакрыта — весь район Переделкино и так надежно охранялся.

Нет, держать ответ придется.

Толкнув калитку я вошел в сад. Окна дачи светили сквозь деревья, неярко — на первом этаже, в прихожей, и посильнее — на втором, в кабинете деда.

Уже у самой дачи из-за деревьев вынырнула безмолвная черная тень и метнулась ко мне. Я остановился, позволяя Тирану обнюхать себя. Спросил:

— Ну? Не признал?

Кавказская овчарка — пес серьезный. Тиран секунд пять изучал мои брюки, потом улегся на дорожке. Внимания требовал, паршивец. Уж не знаю почему, но меня в качестве хозяина он так и не научился воспринимать, за все четыре года своей собачьей жизни. Скорее я годился ему в партнеры по играм, а изредка — в инструмент для чесания брюха. Во всяком случае сейчас в собачьем взгляде читалось именно это.

— Нет, парень, ты обнаглел, — я перешагнул через овчарку, достал ключ и стал отпирать замок. Тиран изо всех сил делал вид, что ничуть не разочарован, а на дорожку просто прилег отдохнуть.

Я вошел в дом, и аккуратно запер дверь. Охрана охраной, и пес в саду тоже не зря свой «Педигрипал» ест, но замок все равно надежнее.

— Петя, ты устал?

Я замер в прихожей, косясь вверх, на винтовую деревянную лестницу. Надтреснутый старческий голос доносился из кабинета. Дед явно оставил дверь открытой, чтобы услышать, когда я войду.

— Нет, деда!

— Тогда поднимайся.

С легкой тоской я покосился на дверь своей комнаты. Сейчас бы упасть на мягкую, чуть расшатанную и скрипучую, но от этого ставшую еще привычнее кровать… Включить вертушку с записью шума прибоя… или нет, раскрыть окно пошире и слушать шорох сада…

— Петр Данилович! — рявкнул дед.

— Иду! — я кинулся на лестницу.

Ступеньки были невысокими, пологими, наверное, чтобы старенькие писатели не падали с лестницы, обедняя российскую литературу. Я сделал полный оборот, прежде чем оказался на втором этаже. Дверь в дедовский кабинет была открыта, от остальных комнат, давно и наглухо закрытых, словно тянуло тьмой и одиночеством. Мрачно, все-таки тут… и как дед живет без меня…

Андрей Валентинович Хрумов, бывший психолог и литератор, бывший участник переговоров Земли и галактического Конклава, человек, которого называли «Гиммлером космического века», толстый семидесятилетний старик, мой дед…

Он сидел в древнем кожаном кресле, когда-то светло-коричневом, а сейчас выцветшем до белизны, в тон его седым волосам. И молча разглядывал меня. На столе светился экран ноутбука, в углу комнаты, водруженный на хилую этажерку с книгами, бормотал включенный телевизор.

— Ты чего, деда? — тихо спросил я.

Дед медленно поднялся, подошел, и обнял меня. Я его на голову выше, но сейчас вновь почувствовал себя маленьким.

— Паршивец… — прошептал дед. — Ну, Петька… паршивец… ведь вначале передали, что ты разбился…

— Правда? — я пришел в ужас. Представляю, что было с дедом!

— Сказали, что ты, отводя челнок от города, врезался в землю…

— И ты поверил?

Дед отстранился на расстояние вытянутой руки. Уставился мне в глаза.

— Я? Конечно. Разве ты поступил бы по иному?

Я промолчал.

— Полчаса ждал новых сообщений. Телефон оборвал. Потом передали, что челнок совершил аварийную посадку на шоссе.

Дед тихо, кашляюще, засмеялся.

— Тогда я успокоился. Разбиться, спасая людей, ты мог. А вот при аварийной посадке — никогда!

— Почему?

— Потому! — рявкнул дед, вновь переходя на обычный тон. — Врачи тебя смотрели?

— Конечно?

— Сотрясения, ушибы, переломы?

— Ну я же здесь стою! Нет.

Дед кивнул, зашаркал к креслу. Я устроился на жестком венском стуле в углу комнаты. С самого детства я любил здесь сидеть, тихонько наблюдая за тем, как дед работает. Порой он разрешал мне притащить свой компьютер, я ставил его на краешек стола, и делал уроки, пока дед работал. А если у него было хорошее настроение, то под вечер мы перекидывали между машинами шнурок и играли в какую-нибудь стратегическую игру…

— Итак, рассказывай, — устраиваясь в кресле сказал дед. — Нет… постой.

Он с легким смущением отвел глаза и достал из ящика стола огромную хрустальную пепельницу, спички, трубку и кисет с табаком. Я, еще как вошел, почувствовал, что дед сегодня курил, но упрекать его не стал.

Но такого, чтобы дед при мне начал травить организм — давно не бывало.