Звон смерти

А я так и остался стоять у входа, горя желанием войти. Одновременно я был рад, что не могу этого сделать. Еще раньше, когда я только начинал работать на ярмарке, дядя Эм рассказал мне о здешних порядках. Это может показаться странным, но, если поразмыслить хорошенько, понимаешь, почему существует запрет. Я хочу сказать, что сами циркачи никогда не ходят на представления «живых картин». Девушкам наплевать, когда они позируют обнаженными перед всякими болванами с улицы. На них они не обращают внимания: это посторонние, их и за людей-то не считают. Все представление как бы обезличено.

Однако знакомым девушек неприлично рассматривать их на сцене. Это считается проявлением нездорового любопытства – чем-то вроде заглядывания в окна фургона или в замочную скважину. Можете считать это полным идиотством, но, если подумать хорошенько – так и должно быть.

Я помыкался какое-то время у входа, соображая, куда можно повезти Риту после представления. У меня, черт возьми, не было машины. Я подумал, что если бы Хоги еще разок одолжил мне свою, то это было бы замечательно. Я не хотел просить – но, может быть, он предложил бы сам.

В фургоне Хоги горел свет. Если я постучу, надо будет войти. Однако что-то меня удерживало. Не могу объяснить почему, но у меня было чувство, что входить не следует.

Но тут я сказал себе, что все эти предчувствия не стоят выеденного яйца, и толкнул дверь; Хоги прокричал, что я могу войти. Со времени моего первого посещения Мардж успела навести порядок в фургоне: Хоги сравнивал ее хозяйственную деятельность со шквалом. Но самого Хоги этот шквал не коснулся. Он сидел на прежнем месте, втиснувшись между столиком и стеной. На сей раз перед ним стоял не кофе, а пустая на три четверти бутылка виски. Я в жизни не видел его таким пьяным. То есть он еще владел собой, но по глазам и обмякшему телу было видно, что он порядочно набрался. Он сказал:

– Присядь, Эд. Пойди возьми стакан и выпей со мной.

Он выражался четко, однако чувствовалось, что он прилагает усилия, чтобы выговаривать слова. Мне не хотелось пить с ним, но все же я пошел за стаканом.

– Совсем немножко, – сказал я, когда он начал наливать мне виски. – Не больше наперстка.

Наперсток по понятиям Хоги вмещал больше, чем фляга. Он наполнил мой стакан почти доверху.

Я сказал: «За здоровье Сьюзи!» – и отпил глоток. Присоединившись к тосту, Хоги выпил вместе со мной. Потом он откинулся назад и стал меня разглядывать помутневшими глазами. Думаю, что, если бы я не знал его так хорошо, я бы испугался его взгляда. А может, я и вправду испугался. До этого вечера я не знал, что он пьет в одиночку. Помолчав немного, я набрался храбрости, отхлебнул немного из стакана и спросил:

– Так как она поживает, Хоги? Я имею в виду Сьюзи?

– Боюсь, что она помирает, Эд. Видит бог, я сделал для нее все, что мог.

– Действительно, тебе не везет.

– Я переживаю не из-за денег, нет. Мне наплевать, что я потеряю сто пятьдесят долларов; когда я ее покупал, я знал, на что иду. Я понимал, почему ее продают дешево. Но, господи боже мой, я к ней так привязался!

Я приподнялся с места; мне хотелось посмотреть на Сьюзи. Но Хоги меня остановил:

– Не беспокой ее, Эд. Я дал ей успокоительное, оно начало действовать.

– Да, конечно, – сказал я и снова сел.

Я не знал, как приступить к разговору о машине. Я взял свой стакан виски и на сей раз осушил его залпом. В горле у меня жгло, во рту был омерзительный вкус, но я был слишком самолюбив, чтобы побежать за водой.

Обретя вновь дар речи, я спросил:

– Рита вернется сюда вечером после представления?

– У нее свидание.

– Что?

Он посмотрел на меня и усмехнулся. Потом взял бутылку и, не ожидая моего согласия, налил мне еще стакан.

– Ты никогда не слышал, как я рассказываю анекдоты, Эд? Если полиция не запретит мой номер в Саут-Бенд на следующей неделе, приходи послушать, ты поймешь, что с тобой происходит… Черт возьми, мне очень жаль, Эд. Вообще-то это меня не касается. Смотри на все проще. У Риты шашни с одним типом. Он банкир из Эвансвилля.

Я вспомнил, что Рита посещала банк, когда мы были с ней в городе. А я-то думал, что у нее там дела! Глаза Хоги вновь подернулись дымкой.

– Для тебя будет лучше, если ты оставишь всякие мысли насчет Риты. Эта девочка далеко пойдет! Она умеет отличить доллар от клочка бумаги! Только пойми меня правильно, Эд: она хорошая девка! Я ее знал, когда она еще бегала с косичками. Это, кстати, было не так давно. Ей сейчас примерно лет восемнадцать-девятнадцать. Но она довольно быстро выправилась после той скотской жизни, которую вела в детстве.

– Вот как! – сказал я в надежде, что он продолжит. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы он говорил дальше.

– Ее мать умерла, когда ей было двенадцать лет. Это случилось лет шесть-семь назад. Ее папаша, Говард Вейман, был одним из моих старых приятелей. Хороший мужик, пока не пьян, а набирался он частенько. Рита терпела до пятнадцати лет, а потом ушла из дому – если можно назвать домом тот хлев, где она жила со своим стариком.

– А что она делала все это время? – спросил я.