Звоночек 2 (СИ)

— Хайлиге шайзе! Будьте вы прокляты, Любимов, с вашей изворотливостью! Предлагаю ничью, обменяемся компрометирующими материалами и разойдёмся.

— Энглер, у вас нет на меня компромата. То фуфло, которым вы козыряете, в свете вновь открывшихся обстоятельств, является компроматом против вас!

— И вы не боитесь позора?

— Конечно, мужчине неприятно заявлять об изнасиловании, но этого и не требуется. Нам достаточно подтверждённого факта, что пансионаты доктора Нордена, где отдыхали множество не самых последних людей не только из СССР, но и из Великобритании, Франции, Италии, других менее значимых стран, являются "медовыми ловушками" и работают на германскую разведку. Надо ли объяснять, что все ваши бывшие постояльцы из России будут проверены? Надеяться не на что, в СССР вопрос уличения во лжи решён на техническом уровне. Главное, задать конкретный вопрос. А мы теперь можем это сделать, — я блефовал, намекая на детектор лжи. Но откуда Энглеру было это знать? Тем более мне на руку играл фокус с кинокамерой. — Это провал, Энглер. Это величайший международный скандал. Что с вами лично за это сделают, вы подумали?

— Раз я погорел, наш разговор не имеет смысла.

— Хотите бежать? Найдут! За вами будет охотиться весь мир! Немцы — чтобы вы уже никому ничего не могли рассказать. Ваши бывшие агенты — тоже. Разведки всех стран — напротив, надеясь извлечь из вас информацию по германским разведсетям, что ещё хуже. Но, при вашем благоразумии, всего этого можно избежать.

— Чего вы хотите? И кто такие мы? Понятно, что Советы, но там у вас такая каша!

И нет нам покоя и в мирные дни,

Пока кто-то хочет России беды.

Мы парни в гражданском — разведчики в штатском,

Мы грозные силы Великой России!

Пропев куплет из песни Алексея Коркина, которую слышал ещё в прошлой жизни, я сказал Энглеру.

— Не трепыхайся и всё будет хорошо. О каше потом поговорим, а сейчас передай-ка мне для начала негативы и сами фотографии, не люблю, когда на мою голую задницу посторонние мужики пялятся.

— Надо пройти в кабинет.

По возвращении, получив желаемое, я передвинул так и оставшийся лежать на столе лист бумаги оппоненту и сказал.

— Пишите. Что вы там мне диктовали. С поправками, разумеется.

— Вы не предложили ещё ничего!

— Да что тут непонятного? Будете работать не только на немцев, но и на нас. Ликвидировать вашу агентуру в СССР всех чохом мы, разумеется, не будем, чтобы на вас не пали подозрения. Даже позволим и дальше работать против нас. Главное ведь для разведчика — информация! А не сносить головы направо и налево. Но за свою безбедную жизнь вы не только сдадите нам все свои контакты, но и будете передавать поступающие от них сведения. Вас устраивает.

— Нет. Но и выбора вы мне не оставляете.

— Совершенно верно, поэтому пишите.

— Может, всё-таки договоримся по-другому? Я могу вам заплатить. Вы будете богатым человеком.

— Не тратьте зря время. Или вы ещё не поняли свою главную ошибку? Вам, наверное, будет интересно узнать, что есть люди, которые не продаются! Больше скажу, повернись всё по-вашему, я бы лучше сел в тюрьму, чем согласился на вас работать! Старуха Германия не на тех щерит свои гнилые зубы, как бы последние не потеряла!

Эти слова были мной сказаны весьма агрессивно и Энглер, припомнив поставленный им же мне диагноз "повышенная возбудимость", да ещё бедного Курта, без лишних слов изобразил требуемое.

— Отлично, — я разорвал десять шиллингов и вручил полбанкноты своему первому и пока единственному шпиону. — Ясно зачем? Жду от вас к завтрашнему вечеру оригиналы подобных расписок всех ваших агентов с краткими пояснениями и контактами. Об остальном расскажете позже, я составлю вам компанию ещё как минимум на неделю. И ещё одно. Надеюсь, вы позаботились о конфиденциальности произошедшего?

Энглер понял меня правильно.

— Грета мой человек.

— Хорошо. Тогда пусть Анна работает, как ни в чём не бывало, чтобы не было лишних разговоров.

Эпизод 14

Мы с Тамарой ходим парой. Конечно же, с Анной. Но всё теперь по-другому. Пропало очарование, столкнувшись с грязью повседневности. Ангел превратился в существо, вызывающее скорее жалость, чем восхищение. Вот так. А ведёт себя она как победительница, понятно, Энглер не стал расстраивать её последними новостями. Пусть думает, что она — конвой, присматривающий за новым клиентом совсем не пансионата, а абвера.

— Что, Семён-большевик, попался? Подумать только, он ещё кочевряжился. Тоже мне! Да такому чудовищу как ты таких женщин как я, вблизи, можно только во сне увидеть! Как я вас, красных, ненавижу!

— Ошибаешься, Анна. В Москве у меня жена, которая тебе ни в чём не уступит, и двое детей. И у моей дорогой супруги перед тобой огромное преимущество, даже два — она меня, смею надеяться, любит и она русская. Поэтому-то тебе и не удалось, как ты ни старалась, охмурить меня.

— Русская! Это я русская! А вы все — поганые жидокоммунисты! Мой отец — офицер, погиб за Россию!

— Чудны дела твои Господи! Отец погиб за Россию, а дочь работает на его врагов. Странно, не находишь?

— Враг моего злейшего врага — мой друг! Не так ли?