Звонок в пустую квартиру

Как-то Шейнин мне сказал, что местный писатель Виктор Григорьевич Чехов собирает материал для сборника рассказов молодых прозаиков. Я позвонил, получил приглашение, пришел. Чехов жил на улице Комсомола в насупленном толстощеком доме-крепости, как и большинство домов в центре Сталинграда. Такое впечатление, что их строили с расчетом на следующую битву. И сам писатель оказался солидным, массивным, большеголовым.

Встретив любезно, угостил чаем. Перелистал рукописи нескольких рассказов, отобрал парочку на пробу, предложил через неделю позвонить.

Ожидание мучительно, ожидание комкает жизнь, затирает краски и приглушает запахи, дни ожидания блеклые и невыразительные, даже любовь в дни ожидания становится пресной… Я позвонил точно в срок. «Писать вы можете, – сказал Чехов во влажное от волнения ухо. – Я отобрал для сборника рассказ «На берегу Лирги». О заболевшем геологе, который искупался в проруби, чтобы выгнать болезнь и доставить геологическую карту. Жизненно и правдиво. А «Разговор с уведомлением», история прыткого любовника с несостоявшимися телефонными переговорами – сущий бред…»

Я усмехнулся. Именно рассказ «На берегу Лирги» целиком был придуман. И название реки, и вся история джеклондоновского романтизма. А «Разговор с уведомлением» – реальное похождение Яна Лапушанского. Но удержался, не стал доказывать: еще обидится и выбросит принятый рассказ. К тому же у оппонента был веский довод – можно факт превратить в нелепость и, наоборот, из придуманного сочинить достоверную историю – все зависит от одаренности.

«Мне кажется, сборник будет удачным, – продолжал Виктор Григорьевич. – Есть способные авторы. Вы не знаете Михаила Рощина? Из Москвы. Он прислал в сборник рассказ «Старый каяк»… Вот что: поезжайте в командировку в город Волжский. Недалеко, на том берегу Волги. К годовщине гидроэлектростанции туда приедут многие литераторы. Познакомьтесь. Литератору нужна среда. Может, и очерк напишете. И не робейте – прочтите какой-нибудь рассказ, поведайте о себе. Зайдите в Союз писателей, выпишите командировку, я предупрежу. И работайте. Не ждите вдохновения». – Он повесил трубку.

Вдохновение… Пожалуй, нет более расхожего представления о писателе как о человеке, судьба которого зависит от вдохновения. Но как нельзя при выключенном двигателе надеяться на то, что тебя еще долго будет катить по инерции, так и нельзя в писательском труде всецело полагаться на вдохновение. В процессе работы – именно работы – вдруг высекается эмоциональная искра, дающая описание или природы, или чувств, или поступков, но искра сверкнула и пропала, а сюжет требует дальнейшего развития. Искра может ярко осветить какую-нибудь мысль или образ, а может насытить значительный кусок или даже главу произведения. Или короткий рассказ. Но не повесть, не роман. Для профессионального литератора «пусковым механизмом», скорее, служит не вдохновение, а удивление и, как следствие удивления, любопытство. Казалось бы, самый заурядный случай, мимо которого, не замечая, проходит множество людей, а у литератора он вызывает удивление, пробуждая любопытство, и подчиняет себе все его помыслы. Начинает прослеживаться связанная с этим случаем цепь событий, вытекающих одно из другого. Так разматывается в его воображении сюжет романа, так строится вся работа, при которой – о счастливые мгновения! – вдруг возникает вдохновение. А может, и не возникает. Есть еще один немаловажный фактор, заставляющий не только заниматься литературой, но и вообще толкающий человека в путь по дороге неизведанного. Об этом факторе как-то не принято говорить вслух, он замалчивается и даже яростно отрицается, но… я говорю о зависти. Вот какое чувство подвигает и к труду, и к успеху. Зависть, разогреваемая честолюбием. Зависть говорит: «Смотри, что отчебучил имярек. Ну и везунчик! Ведь и я так думаю, и я так умею, а он, поди же ты, успел. Ну и хват!» И тотчас начинает подзуживать честолюбие: «Но я ничем не хуже него. А если откровенно – я ведь лучше, способнее. А никто об этом не знает. Обидно! Просто задыхаюсь от обиды…»

Город Волжский в те годы выглядел скучно и серо. Как метеорит представляется сколком планеты, так Волжский виделся миниатюрным Сталинградом. Прямые малолюдные улицы, массивные, серьезные, безликие дома. Во Дворце культуры регистрировали приезжих мастеров пера, о чем оповещал красочный указатель. Вручали талоны на питание, принимали заявки на обратный билет, определяли с ночлегом, планировали площадку для выступлений. Мне достался какой-то участок на гидроэлектростанции.