Звуки, которые нас окликают

Сейчас, когда папу всё чаще надолго обездвиживают больные ноги, я вдруг подумала: может, настало время для его таланта? Хобби, при котором нужны только глаза и руки, могло бы украсить его дни. Я предложила ему начать рисовать, предложила аккуратно, словно между прочим, уже представляя, как буду выбирать для него холсты и кисти… Но его ответ меня удивил: он никогда не думал о живописи и его «не тянет».

Почему его прикладное творчество в моем детстве, его стремление украсить чужие интерьеры квартир, этот интересный, уникальный дизайн, которым он занимался всю свою жизнь, все эти узоры на потолках, выклеенные крашеными плинтусами и полосами обоев, эта авторская покраска стен с паттерном (сделанным кленовым листом, вырезанным из линолеума, или отпечатками простой свернутой тряпки), и прекрасное умение рисовать не стало в итоге желанием писать на холсте? Не понимаю.

Зато недавно поняла, откуда это словесное творчество у меня.

Ехала с папой в автобусе — и осознала, откуда это во мне. От него. Не только, конечно, но от него в огромной мере. Все новости он пересказывает красочно, образно, сопровождая звукоподражанием и мимикой. И не просто жестами — а весь целиком отдаваясь рассказу, махая руками, прыгая, приседая…

Тогда в автобусе он, например, рассказывал, что видел в парке девушку, гуляющую с собаками. Собаки, говорит, гончие, белая и светло-рыжая. Форма тела у них специальная, вытянутая, — говорит, а сам в воздухе рисует силуэт, — и морда дли-и-ная такая. А лапы худющие, тощие, будто их не кормят совсем — на этом моменте отец привстал и изобразил этих собак на трясущихся ножках-палочках.

В детстве мне эти небольшие спектакли очень нравились, они были только для меня. Они и теперь для меня, только все в автобусе на нас смотрят, и мне иногда немного неудобно. И вот за это «неудобно» мне перед отцом стыдно…

— Почему ты стал делать селфи? — спросила я папу мягко, намекая на количество фото обратной камеры.

— Ну как… чтобы запомнить.

Ещё совсем недавно папа не мог смотреть на свои свежие фотографии.

— Неужели это я? — спрашивал он и поворачивал снимок, удивлялся, — я так выгляжу?

Пока мой брат не ушёл в армию, поводов для новых снимков не было. Раньше много — дни рождения в парках аттракционов, поступления, выпускные, а потом случилось долгое фотографическое затишье, фото-пауза, во время которой мы все успели измениться. Прошло большое количество лет, прежде чем папа снова увидел себя на фотографии, — я сделала её, когда мы ездили проведывать нашего «молодого бойца», в брезентовой палатке воинской части 7543, «на память».

— Неужели это я? — спрашивал папа, поворачивая снимок, — я так выгляжу?

Здравствуй, сказала ему старость, видишь меня?

Фото-пауза закончилась, закрылась новыми снимками, непринятие переросло в селфи. А там прошёл и год армии. Через неделю брат вернётся домой. Мама закупает посуду для гостей, которых давно не было в нашем доме, она заполнила мой шкаф тетрапаками сока, свой — бутылками коньяка и водки, холодильник заложила сырами разных видов, накупила мяса и накрутила домашнего «своего» фарша (от мяса до фарша лежал длинный путь — купить говядину и свинину на рынке, допереть до соседки, перекрутить на электро-мясорубке, притащить домой в трёх пакетах).

— Мы столько мяса не покупали с моего юбилея, который на пятьдесят лет был, а мне уже пятьдесят семь! — отметила мама сегодня вечером, когда мы раскладывали фарш по пакетам.

Старость показывается и ей, заставляет повторять слова, забывать ответы на вопросы.

— Может, пуховик себе купишь? — снова и снова предлагает она мне. Иногда предлагает купить мне самой, иногда говорит «давай тебе купим», а я всё не покупаю. Я не могу объяснить ей, что современные материалы теплее и легче, что куртка-парка с китайского сайта — это не инфантильность. Иногда я отшучиваюсь, предлагаю ей записывать мои ответы, чтобы не забывать. А она всё спрашивает, почему я отказываюсь, когда предлагают.

— …всё говорят, что у нас люди злые, — ведёт монолог продавщица-казашка в овощном киоске, — не такие уж и злые, я считаю.

Я покупала у неё утром семечки из мешка с этикеткой «для птиц» (всего по 39 рублей килограмм), а она повторила мне то, что когда-то сказала моему папе, когда он пришел в её киоск за семечками впервые.

— У меня многие покупают семечки птицам, мы специально такие заказываем. Птицам люди покупают, а себе жалеют. Представляете?

Папа тогда вернулся и пересказал мне этот монолог. А теперь вот и я сама услышала о том, какие добрые у нас люди, сама приняла участие в цепочке добра: продавщица нам семечки подешевле, я их — папе, лежащему с больной ногой дома, а папа их синицам в кормушку.

Да, мой папа кормит птиц. Совсем недавно из пятилитровой бутылки сделал кормушку, вывесил за окно и теперь «смотри, смотри, какая!». Покупает для синиц несолёное сало, ходит за дешёвыми семечками.

«Что-то раньше синиц никто не замечал», — говорит старость, ни к кому конкретно не обращаясь. Но теперь неважно, как было раньше. Теперь у нас селфи, сало и синицы.