Люди с древнейших времен создавали лабиринты. Они обладали необычными, загадочными свойствами и нередко наделялись магическим смыслом, символизируя спуск в огненную бездну ада, восхождение в небесный Град Божий или вполне земную дорогу в Иерусалим. В разные эпохи и на разных континентах лабиринты выцарапывали на стенах пещер, выкладывали из огромных валунов на берегах северных морей, набирали из мозаики в храмах и умело устраивали из кустарника в королевских садах. В XX веке они пережили настоящее возрождение — из непонятной старинной диковины превратились в любимое развлечение для публики, естественную часть парка, усадьбы или детской площадки. Что главное в лабиринте: красота или путаница ходов? В чем его загадка? Десять глав этой книги — как десять витков лабиринта; американец Дэвид Маккалоу проходит их, не разу не сбившись с пути, уверенно и со знанием дела.
Дэвид Маккалоу , Дэвид Уиллис Маккалоу
«Владимир Викторович Колесов, лингвист, профессор, доктор филологии, заведующий кафедрой русского языка филфака Санкт-Петербургского университета, монографии, переводы, почетные дипломы и степени; акцентолог. Учитывая вес и традицию петроградской-ленинградской русской лингвистической школы – пожалуй что русист-акцентолог Петербурга номер раз и, с учетом совокупности факторов, России и мира. Из Петроградской кафедры вышла вся русская лингвистика…»
Михаил Иосифович Веллер
«Это как бы вводное минисловосочетание испещрило обыденную речь как сыпь. Обсуждение его паразитической сущности набило оскомину и превратилось в общее место…»
«Еще раз повторим: упадок страны, народа, государства начинается не с падения экономики, или политического фиаско, или военного поражения. Землетрясения еще нет – но неуловимые колебания заставляют насторожиться животных. Держава еще могуча – но подспудные процессы уже вылезают наружу, являя себя через вещи, в которых можно различить начавшееся падение…»
«К числу непреходящих чувств относится удивление. Десять лет звучат дискуссии о мате – и продолжают поражать безмозглостью. Не остается сил верить Дарвину, что человек произошел от обезьяны, если родословная большинства с очевидностью упирается в дубовый пень…»
«– Пригласили в телевизор. Престижное ток-шоу. Интеллектуалы дискутируют: почему приблатненный жаргон пустил корни глубже пырея и звучит от Госдумы до книг современных классиков. Вылили море глупостей: в тюрьме много народу сидит, многие сферы жизни криминализированы, воры тон задают и т. д. Не сказал и ваш покорный слуга ничего умного…»
«Мой любимый литературный герой – Скалозуб. Любимый чин – фельдфебель. Точки зрения наилучше классифицируются на: 1) моя; 2) неправильная. Когда-то в Университете на военных сборах присланные командовать нами курсанты артучилища вынесли в солдатской чайной характеристику: «Все эти филологи – идиоты». Детство мое прошло в военных гарнизонах…»
Михаил Веллер , Михаил Иосифович Веллер
«Любите ли вы театр, как я его люблю? Тогда пососите лимон, чтобы унять непроизвольные движения гортани.Чем был театр и чем он стал – вот в чем вопрос. О времена, о зрительские нравы – карету мне и цикуту. Балет, буфет, бред, туалет, рецензия…»
«Дондурей (ну так же и хочется поставить «дон» отдельной частицей!..), главный редактор одного журнала про кино, названия которого я никогда не мог запомнить, недавно сказал в телевизоре, что Глазунов, хоть ему и дарят дома, и платят миллионы, все равно в историю не войдет: критики про него не пишут.То есть критик определяет место в истории. Критик как диспетчер социокультурного пространства…»
«Сравнение золота с серебром решается в пользу платины. Но ее слишком мало: Шекспиры единичны.Чемпионы в беге на сто и на десять тысяч метров – всегда разные люди. Нельзя быть самым сильным и самым изящным одновременно.Гиганты Золотого века наворотили горы и проторили дороги: создали литературный ландшафт. А потомкам в нем жить. От вздохов слетают перламутровые пуговицы с батистовых сорочек…»
«Проект о введении единомыслия в России время от времени внедряется в жизнь с размахом и успехомбольшим, нежели могло вообразиться его язвительному создателю и одному из скромных российских губернаторов. Стремление обрести уверенность воззрений путем марширования строем вполне присуще так называемым образованным людям, их насмешки над приверженностью к строевым упражнениям военных есть форма изживания собственного комплекса, в котором они ощущают некую сомнительность и постыдность для человека "демократичного и свободомыслящего"…»
«Мы сами не заметили, как практически лишились сферы интимного.Интимное – это то, что только для двоих; или для одного. Оно имеет особенный смысл именно потому, что публично – недопустимо, неправильно, нехорошо, неинтересно. Особенность интимного – в его непубличности. Ну как бы объяснить тем, кто не понимает, а таких все больше…»
«…Когда понятие «культура» отграничивается от «цивилизация» и даже противопоставляется ему – оно сужается специфически. В этом случае под цивилизацией понимается совокупность продукта, имеющего прикладное значение. Т. е. все, что умышленно нацелено на максимальное удовлетворение потребностей первого порядка. Жилища и рабочие строения, средства транспорта и связи, одежда, пища, уход за телом и т. п. Науку также правильно отнести к цивилизации, ибо прямо или косвенно она сказывается на материальной жизни…»
«В семидесятилетний период советской власти в России имел место, среди прочих социальных феноменов, беспрецедентный в истории институт, уже само название которого – «красная редактура» – требует предварительной расшифровки…»
«Сначала беглая справка. До изобретения книгопечатания никто не помышлял о редактировании текстов. Античная литература создана без участия редакторов, как ни горько это сознавать.Равно и средневековая. Наемному переписчику немало вломили бы за отсебятину. Правда, на устных этапах она «обкатывалась» пересказителями-исполнителями, но с обретением письменной формы – шалишь. («Редактирование» истории монахом-летописцем – отдельная песня из области пиара.)…»
«Если человек безмозгл, то не имеет значения, к чему именно он свою безмозглость прикладывает – лишь бы не к медицине…»
«Поскольку литературная критика, как и профессиональная критика вообще, есть занятие по исходному определению бесплодное; поскольку в мировой литературе невозможно назвать писателя, испытавшего на себе благотворное и позитивное влияние критики, но множество, кому критика в той или иной мере портила жизнь и нервы; поскольку критик исходит из той или иной степени разрушительного осознания своей бесплодности и несостоятельности в каких-либо позитивных, созидательных областях деятельности и делает себе профессией оценку деятельности других, – я искренне рад поводу выразить Вам сердечное сочувствие и засвидетельствовать свое глубокое уважение той стойкости и мужеству, с которыми Вы превозмогаете свой недуг, стараясь заработать на жизнь умственным трудом…»
«В "Празднике, который всегда с тобой" есть полное нехитрой издевки место, где автор как бы искренне советует бездарному романисту стать критиком – и тот мгновенно расправляется и начинает его поучать…»
«Фабула этой баллады взывает к стилистике Хармса.Один критик, которого можно назвать Романом Арбитманом и поселить в Саратове (никаких намеков на Грибоедова!), решил реализовать свои возможности, написать роман и подзаработать денег. Что и сделал…»
Жизнь великого композитора, называемого еще в XVIII веке святым от музыки, небогата событиями. Вопреки этому, Баху удавалось неоднократно ставить в тупик своих биографов. Некоторые его поступки кажутся удивительно нелогичными. И сам он — такой простой и обыденный, аккуратно ведущий домашнюю бухгалтерию и воспитывающий многочисленных детей — будто ускользает от понимания. Почему именно ему открылись недосягаемые высоты и глубины? Что служило Мастеру камертоном, по которому он выстраивал свои шедевры?Эта книга написана не для профессиональных музыкантов и уж точно — не для баховедов. Наука, изучающая творчество величайшего из композиторов, насчитывает не одну сотню томов. Лучшие из них — на немецком языке. Глупо было бы пытаться соперничать с европейскими исследователями по части эксклюзивности материалов. Такая задача здесь и не ставится. Автору хотелось бы рассказать не только о великом человеке, но и о среде, его взрастившей. О городах, в которых он жил, о людях, оказавших на него влияние, и об интересных особенностях его профессии. Рассказать не абстрактным людям, а своим соотечественникам — любителям музыки, зачастую весьма далеким от контекста западноевропейских духовных традиций.
Анна Михайловна Ветлугина , Марк Лебуше , Сергей Александрович Морозов , Сергей Шустов
Место, которое каждая эпоха занимает в историческом процессе, можно определить гораздо точнее, если проанализировать не ее суждения о самой себе, но неприметные явления на ее поверхности. Как выражение тенденций времени первые не могут служить достоверным свидетельством общего уклада эпохи. Вторые же по причине своей неосознанности дают непосредственный доступ к сути происходящего. Понимание какого-либо исторического периода неразрывно связано с толкованием таких поверхностных явлений. Суть эпохи и ее оставшиеся незамеченными черты взаимно проясняют друг друга.
Зигфрид Кракауэр
"Английские слова политес (politesse) и этикет (etiquette) пришли к нам из французского, не претерпев никаких изменений. Жан-Поль Сартр использует эти понятия в эссе о жизни и творчестве Стефана Малларме, описывая бунт поэта против мира: Он не взрывает мир: он помещает его в скобки. Он выбирает террор политеса; с вещами, с людьми, с самим собой, он всегда выдерживает это едва заметное расстояние. Заключить объект в скобки. Оставить, как запоздалую мысль. Децентрировать. Для художника, владеющего очаровательной и разрушительной иронией, нарочитая вежливость, сдержанность изобличают насилие столь полно и столь очевидно, что сама идея насилия вызывает лишь спокойствие и невозмутимость. Это такой терроризм в виде социального дзюдо".
Коллектив авторов , сборник
"Я вспоминаю, как впервые услышал о радио. Это были иронические газетные заметки о настоящем радиоурагане, грозящем опустошить Америку. Тем не менее создавалось впечатление, что речь идет не только о модном, но действительно современном деле.Это впечатление затем рассеялось очень скоро, когда мы услышали радио и у себя. Сперва, разумеется, удивлялись, как доходят эти звуковые передачи, но потом это удивление сменилось другим удивлением: что за передачи приходят из воздушных сфер. То был колоссальный триумф техники: венский вальс и кулинарные рецепты отныне наконец доступны всему миру."
Бертольд Брехт , Бертольт Брехт
Известный переводчик Дмитрий Goblin Пучков — это не только голос за кадром, но и авторитетный смотрящий за киномиром.Когда-то он был простым гражданином, учился в школе, ходил на завод, а потом вдруг стал знаменитым. Теперь, как человек, сменивший множество профессий, Дмитрий Пучков смотрит на киноискусство незамутненным взглядом, а как бывший оперуполномоченный, копает до самой сути и вскрывает животрепещущие темы, отвечая на вопросы контингента:— какие бывают «великолепные дубляжи» и «достойные субтитры»— о тотальной нехватке времени и как с ней бороться— как удалось так быстро раскрутиться— есть ли мат в английском языке— каковы перспективы отечественного кинематографа— что такое «смешной перевод» и что такое «правильный»— для чего пишут книжки и снимают кино— ожидаются ли смешные переводы от «Божьей искры»— чем перевод фильма отличается от перевода компьютерной игры— каких интересных, страшных и необычных людей видел в жизни— будет ли предел наплыву идиотов— как надо изучать английский язык.«Записки сантехника о кино» — книга о работе над фильмами и обо всем, что с ней связано. Многие интересуются, что происходит за кулисами, и получают ответы.Оригинальные, простые и понятные. Доступные пониманию не только детей, но и экспертов с мировым именем.
Дмитрий Юрьевич Пучков
Автор книги подробно прослеживает жизнь великого режиссера и актера, оказавшего огромное воздействие на развитие мирового театра. Станиславский предстает здесь продолжателем традиций реалистического театра и новатором, чья жизнь в искусстве во многом определила художественные свершения XX пека. Его спектакли, сценические образы, все его творческие открытия воссоздаются в тесной связи с общественной и художественной жизнью России, с поисками нового, революционного искусства в послеоктябрьские годы. В книге широко использованы архивные материалы, переписка, дневники, воспоминания самого Станиславского и его современников.
Елена Ивановна Полякова , Римма Павловна Кречетова
Константин Маркович Азадовский
Лев Владимирович Лосев , Лев Лосев
Книга Татьяны Георгиевой посвящена обычаям и нравам русских с древности до начала петровских преобразований. Перед читателем чередой проходят века, а с ними поколения русских людей с особенностями их быта, семейных отношений, религии, ремесел, ритуалов, праздников и суеверий, несущих на себе отблеск языческих времен. Автор по крупицам реконструирует процесс формирования русской культуры, пытаясь вместе с читателем разобраться, почему русский человек таков, какой он есть сейчас. Редкие архивные материалы помогают глубже осмыслить поступь отечественной цивилизации, «услышать», как меняется русская речь, «увидеть», как преображается внешний облик наших предков, узнать, как возникали, терялись и видоизменялись традиции, но при этом всегда сберегался культурный стержень, сохраняющий русских как единый народ.Татьяна Георгиева — доктор философских наук, профессор кафедры ЮНЕСКО, автор ряда книг и телепередач, в том числе сериала, посвященного «Государственному Эрмитажу».
Татьяна Георгиева , Татьяна Серафимовна Георгиева
Работа профессора факультета филологии НИУ ВШЭ О. А. Лекманова представляет собой аналитический обзор русских поэтических книг, вышедших в 1913 году, причем рассматриваются не только сборники модернистов, но и собрания стихотворений массовых поэтов. Выделяются основные темы, волновавшие отечественных авторов в последний предвоенный год, и выявляется специфика книги стихов как «большой формы» в русской поэтической культуре того времени. Особое внимание уделяется теме, почти не затрагивавшейся в литературоведении, – любительскому, графоманскому сектору русской словесности.
Олег Андершанович Лекманов
Почему, оказавшись между двух людей с одинаковыми именами, вы можете загадывать желание? На сей насущнейший вопрос и отвечает эта книга. Если же серьезно, то она рассказывает о зверином двойнике героя – в искусстве вообще и в литературе в частности.
Илья Михайлович Франк
Перед нами новая работа известного журналиста, знатока истории Санкт-Петербурга Сергея Евгеньевича Глезерова. Книга состоит из двух равновеликих частей – «дел минувших» и «дел сегодняшних». В первой части – все, что относится к истории дореволюционной, а также к лихой поре 20-х и 30-х годов ХХ века. Во второй части – информация, касающаяся современности, она является результатом журналистской деятельности автора в газетах «Санкт-Петербургские ведомости» и «Вести». Вы узнаете много любопытных и неожиданных фактов из истории города на Неве и сможете прикоснуться к жизни людей, живших здесь когда-то и живущих поныне.
Сергей Евгеньевич Глезеров
«…Стерн несравненный! В каком ученом университете научился ты столь нежно чувствовать? Какая риторика открыла тебе тайну двумя словами потрясать тончайшие фибры сердец наших? Какой музыкант так искусно звуками струн повелевает, как ты повелеваешь нашими чувствами?…»
Николай Михайлович Карамзин , Н М Карамзин